Я помню музыку Прованса

– Ума не приложу, но, судя по годам, похоже. Обалдеть, бабушка никогда о нем не упоминала! Рассказывала некоторые истории по десять раз, а самое главное забыла?

– Читай дальше!

– Мне надо отдохнуть. Перекусим?

В животе у Феликса урчит в знак согласия. Он ставит разогреваться два огромных куска пирога с анчоусами и ловко открывает бутылку розового вина.

– За романтизм и за прошлые времена, когда любили сильнее, а мечтали смелее! – отчеканивает он, поднимая бокал.

Джулия пьет и морщится, вспомнив свою утреннюю встречу с Антуаном.

– Любовь – городская выдумка. И ничего тут не поделаешь.

– Точно! Много у тебя еще таких готовых фразочек?

Она ворчит себе под нос.

– Позвони ему.

– А еще что сделать? – она задохнулась от негодования. – Позвать под венец?

– Есть в этом что-то странное…

– Да уж, одна проводит у него ночь, другая ждет под дверью. А знаешь, что самое смешное?

– Ага, вот оно: смешное.

– Что-что?

– Вот что тебя гложет. Тоненький внутренний голос кричит, что надо остерегаться, не рисковать.

Джулия наливает себе второй бокал.

– А штука в том, чтобы идти искать туфлю. Хотя ты и не видела его лица, – продолжает Феликс.

– Ты говоришь ерунду.

– Прими свою уязвимость. В этом секрет счастья. Согласись с мыслью, что ты можешь прийти голой к одетым людям. Показать себя такой, какая ты есть, открыться для чужих мнений. Только так можно стать по-настоящему живой!

– Каждый раз, когда мы выпиваем, ты об одном и том же! Лично я предпочитаю смотреть издалека, как другие прыгают в воду. И оставаться в свитере, шарфе и шапке!

Не обращая ни малейшего внимания на ее сарказм, Феликс вскрикивает и начинает боксировать. Он во весь рот улыбается от счастья.

– У меня идея! Который час?

– Почти одиннадцать, а что?

– Отлично! Попрошу Элиану меня подменить. Идем!

– Куда это? – без особого энтузиазма спрашивает Джулия. – Серьезно, если это чтобы принять мою уязвимость в ближайшем ночном клубе, то я пропускаю ход…

– За кого ты меня принимаешь? – улыбается он, надевая кожаную куртку.

– Я без сил, поеду домой, завтра в девять у меня интервью с мельником, и…

Феликс смотрит ей в глаза своими зелеными глазами и прикладывает руку к ее сердцу.

– Пора тебе пробудиться внутри.

Его звали Жан Колоретти.

Моя Лили, сердце у меня начинает биться быстрее, когда я пишу это имя. Вот уже больше семидесяти лет как я не произносила его вслух. А ведь фамилия очень красивая, не находишь? Словно пение славки.

Он на шесть лет меня старше, и его только что назначили учителем младших классов в соседней деревне. Он стоит посреди кружащихся в вальсе пар с моей туфлей в руках и улыбается. Словно всю жизнь ждал меня на этой площади. Он говорит: «Прости, у меня закружилась голова, но я обожаю Мориса Шевалье. Спасибо, – продолжает он, – спасибо, что подбодрила меня, а то я уж думал, упаду в обморок. Вот ведь проклятая машина! Но если хочешь еще прокатиться, то само собой, то есть со мной, я хотел сказать. Извини, что-то меня бросает в жар». Он очень быстро говорит и прямо держит спину. Гирлянды разноцветных фонариков бросают на его лицо причудливые отблески. В воздухе, кажется, витают запахи жареного мяса, вина и можжевельника. Наверняка играет аккордеон, звучит песня Шарля Трене и слышен смех солдат, но я ничего этого не замечаю. Ничего, кроме его глаз, светлых, как вода в скалистой бухте, они зорко смотрят на меня, ласкают и словно торопятся поскорее рассказать о нем все – как будто я сейчас улечу.