Читаем Я помню музыку Прованса полностью

Я разглядываю его изящные ладони, запястья, закатанные рукава рубашки, загорелые руки, подтяжки, брюки с высокой талией. Я пытаюсь отыскать в памяти знак, воспоминание: мне кажется, я его знаю сто лет. Я уже встречалась с этой душой где-то в другом месте, в ином, ускользающем от нас мире.

Я стою в одной туфле и смотрю на него. Вторую он все еще держит в руке, забавно, я думаю о Золушке и сказала бы ему об этом, но боюсь показаться ребенком. И все-таки я хочу, чтобы он знал обо мне все. А еще лучше – угадал! Какой я была, какая я сейчас и какой буду. Нам столько всего нужно сделать, столько всего рассказать друг другу. Хватит ли для этого одной жизни?

Я только успеваю назвать свое имя (он улыбается! и, милая моя, что это за улыбка!), как меня хватает за руку Люсьена. Мама повсюду меня ищет. Напоследок я ныряю в глаза этого темноволосого ангела, которого встретила в небесах, и нас снова разделяет танцующая на площади толпа.

<p>33</p>

Феликс крутит колесико радиоприемника и останавливается на станции «Ностальжи». Франс Галль[40] лепечет в микрофон, и Феликс повторяет за ней, прижимая к губам воображаемый микрофон:

– «Он играл на пианино стоя…»

– Надеюсь мы хотя бы не в караоке едем? – спрашивает Джулия, крутя руль.

– Здесь направо. «Просто он был свободен, счастлив, несмотря ни на что!» – Феликс извивается на сиденье, Джулия с трудом сдерживает смех.

– Когда ты поедешь к Люсьене? – спрашивает он.

– Думала завтра…

Она вздыхает и продолжает:

– Я боюсь. Раз она так врет, значит, есть причина, и…

– Вот именно. Ты слишком далеко зашла, чтобы сдавать назад! – идет в атаку Феликс. – Мой тебе совет: прижми ее к стенке, ткни носом в эту ложь и заставь говорить! Если надо, я принесу перья и буду щекотать ей пятки – она во всем признается. О, обожаю, слушай, это моя песня!

Мы делаем из жизни кино,Влюбляемся в воспоминание,В тень, все равно[41].

– Далида? – хихикает Джулия.

– Что – Далида? Королева, богиня, самая-самая! Да ей никто в подметки не годится, ну только если Мадонна, но это еще неизвестно.

– Кстати, о королевах, Жизель – настоящая компьютерная королева…

– Ты заметила?

– Щелкает мышкой как молния. Марку Цукербергу стоит иметь в виду…

– Я рядом с ней чувствую себя старым. Это Билли ее всему научил.

– Билли?

– На самом деле его зовут Серафим, но мы зовем его Билли. Как Билла Гейтса.

Джулия хохочет.

– Из дома престарелых?

– Нет, у него пока голова отлично работает! По-моему, ты его видела. Уши торчком, краснеет, если с ним заговорить…

Джулия мотает головой.

– Золотой человек, тебе понравится. Пенсионер, преподает информатику постояльцам «Бастиды». Так, сейчас налево, приехали!

Фары освещают поворот, старый «Пежо» въезжает в темный переулок.

– Ты уверен, что все делаешь правильно? – спрашивает Джулия, выключая радио.

Но Феликс уже захлопнул дверцу и направляется к узкой двери под неоновой вывеской.

– «Кабаре»? – спрашивает Джулия, догоняя его почти бегом.

Вместо ответа Феликс загадочно улыбается.

Подходит Люсьена, что-то пряча за спиной. Она в клетчатом платье до колен.

Я сижу на скамейке в тени платана. Взглянув на нее, спрашиваю, что она прячет.

– Если скажу, обещаешь попрыгать со мной через скакалку?

Перейти на страницу:

Похожие книги

Аламут (ЛП)
Аламут (ЛП)

"При самом близоруком прочтении "Аламута", - пишет переводчик Майкл Биггинс в своем послесловии к этому изданию, - могут укрепиться некоторые стереотипные представления о Ближнем Востоке как об исключительном доме фанатиков и беспрекословных фундаменталистов... Но внимательные читатели должны уходить от "Аламута" совсем с другим ощущением".   Публикуя эту книгу, мы стремимся разрушить ненавистные стереотипы, а не укрепить их. Что мы отмечаем в "Аламуте", так это то, как автор показывает, что любой идеологией может манипулировать харизматичный лидер и превращать индивидуальные убеждения в фанатизм. Аламут можно рассматривать как аргумент против систем верований, которые лишают человека способности действовать и мыслить нравственно. Основные выводы из истории Хасана ибн Саббаха заключаются не в том, что ислам или религия по своей сути предрасполагают к терроризму, а в том, что любая идеология, будь то религиозная, националистическая или иная, может быть использована в драматических и опасных целях. Действительно, "Аламут" был написан в ответ на европейский политический климат 1938 года, когда на континенте набирали силу тоталитарные силы.   Мы надеемся, что мысли, убеждения и мотивы этих персонажей не воспринимаются как представление ислама или как доказательство того, что ислам потворствует насилию или террористам-самоубийцам. Доктрины, представленные в этой книге, включая высший девиз исмаилитов "Ничто не истинно, все дозволено", не соответствуют убеждениям большинства мусульман на протяжении веков, а скорее относительно небольшой секты.   Именно в таком духе мы предлагаем вам наше издание этой книги. Мы надеемся, что вы прочтете и оцените ее по достоинству.    

Владимир Бартол

Проза / Историческая проза