Я из огненной деревни

И этот сынок у меня один. А тот, что был в отряде, – того убили. А этот в Ковалях прорабом работает. (Плачет.) Иванов Виктор Егорович…»

2

Алена Халимовна Бондарчук. Шестьдесят два года. Алексичи Хойницкого района Гомельской области.

«…Догнали меня на своём огороде. А приехали они, мои дорогенькие, часов в одиннадцать. У меня было дитя маленькое, хлопчик был. Оно себе спит, а девочка старшенькая присматривала его. Я хотела малого грудью покормить. Потом схватила дитя и побежала. Иду я, а тут соседка моя со своим свёкром едет и кричит мне: «Алена, Алена!..» А уже немцы едут, машины гудят. Начали люди бежать, и я вижу, вижу: в конце села загорелась хата. Я побежала туда, и свёкор мой за мной. А дети мои старшие дома были. Иду я, а машинка такая, серенькая, идёт, и в ней два немца в чёрных шапках сидят. Около дуба они повернули, въехали в деревню, остановились и побежали. Потом вижу я: на кого-то они винтовки понаставляли. Дак я и закричала:

– Стась, убивают!..

Вопрос: – А деревню они окружили?

– Мамка моя, я ничего не видела. Видела только тех двух. Видела я только, как они винтовки понаставляли.

А мои детки маленькие – все ко мне. Людские дети, говорили люди, позаснули, а мои – ко мне. У меня хлопчик был один полгода, а другой – года три, и ещё соседский один, и я с ними ползу, а потом как оглянусь – дак немцы идут за мной. Винтовки понаставляли, идут, идут… Хотелось мне в коноплю доползти. А пули свистят: сюда-туда, сюда-туда… Хлопчик мой старший упал и кричит:

– Ах, мамо, мамо, вон у вас кровь!..

И я уже вижу, что я лежу в песке, и во рту у меня песку много, а потом вижу, что хлопчика ранили, и шапочка с него слетела. И вижу я, что он розовенький был, а уже его губочки желтые-желтые, и говорить не может. А младший, как я с ним упала, дак услышала, как в грудках его захрипело. Прохрипело – и всё. Уже и нема его…

А эти пули всё свистят. Меня ранили, когда я ползла, дак неизвестно, которая пуля. Сроду я такого не видала, как они – шусь-шусь, сюда-туда кругом меня, а откуда они – я не вижу. Потому что я ползла. А как голову подниму, дак вижу, что те двое идут за мной и всё стреляют…

А дальше уже – всё: и я не поднялась, и хлопчики мои покончались. Подошёл он ко мне, взял меня за руку выше локтя – голова моя приподнялась, – ляп об землю, и кровь из меня течёт. И они зиркнули на меня и ушли.

Приподнялась я только, чтоб хлопчика моего через борозду поцеловать, а я уже не в силах…

И вот, вижу я всё это – всё равно как сегодня, хоть сколько времени уже прошло – как он лежит и шапочка его свалилась…

Слышу я, что хата горит, трещит огонь. Всё село уже горело. Потом слышу: соседка маме моей кричит:

– Бабо, они вон туда побежали!

И мама моя ко мне прибежала. Бежит уже она и голосит. А я уже сознания никакого больше не знала.

Потом мать моя и сёстры мои говорили, как я его через борозду поцеловать хотела, но никак не могу, не поднялася… Только помню, как меня везли на возу по бороздам, как меня трясло. А они ещё говорят, что я сама на воз залезла, потому что они забирали меня, мои братья и мать, и детей моих подобрали. Тут ещё одна женщина говорит, что как везли меня с детками, да вон как кровь текла.

А баба одна говорила, что как убивали, дак моя девочка старшая очень просилась:

– А не убивайте, не убивайте меня, у меня ж батьки нет!..

Она была с тридцатого года, двенадцать годков. А было у меня тогда детей четверо, а свёкор был пятый, моего хозяина батька, а я уже шестая. Детей всех поубивали, а свёкра и меня ранили. Они меня за малым богом не убили. Я это не знаю, как я не захлебнулась: духу уже у меня не было. Так страшко было, так страшко!.. Особенно, как близко, а он ещё подошёл да за руку взял меня. Не знаю, за какую руку, може, за етую, потому что я вот так с хлопчиком ползла.

Тогда ж все люди боялись: как немцы в село, дак люди все – из села!..

А у меня, мои дорогенькие, только череп пробили… Одна рана и теперь ещё не заживает. Тогда – целый год кости выходили.

Братья мои сделали мне хатку, а потом, как мужик с фронта пришёл, дак ещё больше построек добавил.

И уже я вам, мои дорогенькие, ничего вам больше не могу рассказать. Я неграмотная, а после того, как в меня стреляли, я уже и всё растеряла. Это только что у меня хозяин хороший, дак я так уже. После войны у меня ещё трое деток. Разошлись дети по свету, а мы с дедом живём. Дед мой уехал сегодня, дома нема.

Вопрос: – А сколько людей убили в ваших Алексичах?

– Я вам, мамка моя, не могу рассказать. Люди рассказывают, что бытто душ семьсот…»

Акция, операция, экспедиция