Я из огненной деревни

Я отползла так, може, метров сто от деревни и лежу в жите, думаю: «Что ж они там будут с ними делать?» Правда, я далековато была от них, оттуда, где их там жгли, – метров, може, четыреста, а може, и больше. Лежу я и слушаю, а их там из автоматов – та-та-та-та – строчат, строчат из автоматов, как завели уже в хату. Лежу я, лежу, а потом вижу – горят уже хаты, и деревню всю осветило. Видно стало, а уже темнеть собиралось.

А поезд так и ходил по пути: сюды-туды, сюды-туды. Как он бил по селу! Из пулемётов да из всего. Аж то жито косит!..

А я в борозде лежу. Потому что я слышала, что мужчины говорят, как на войне, в ямку надо. Лежу я к пути головою, а поезд, кажется, катится в ногах. Так перепугалась, что не чувствую ничего. Лежала я, лежала, уже темнеет. Слышу: машины погудели на Василевичи. И поезд ушёл. Тот, что стрелял.

Я тогда в жите встала, вернулась на свою усадьбу и позвала, може, где кто есть. А никто не отзывается, только скот ревёт, да коты мяукают, да собаки лают… Куда ж деваться, куда идти?.. Пойду я заберу то барахло, что бросила, и пойду в лес.

Подхожу я туда – добро уже лежит, а людей нема, и уже темнеет. Встретила двоюродную сестру, и она сказала мне, что людей пожгли…»

Бронепоезд – техника боевая, только приспособленная для убийства мирного населения.

Была и техника специальная.

С её работой, точнее – со следами этой работы мы познакомились в деревне Костюковичи, километрах в тридцати от Мозыря, вверх по Припяти.

Рассказывает молодой, чернявый мужчина в тельняшке под расстегнутой рубашкой. Припятский бакенщик Андрей Афанасьевич Казак, в хате которого мы сразу здесь остановились.

«…Мне восемь лет было. Я помню так: подошли машины к нам, напротив, где вот мы живём, в центре. Подошла машина с халабудой, с фургоном таким. Стала. Там это, в этой халабуде, находилась бочка. Каждый подходил, да по кружке пили чего-то. Там и немцы, и полицаи были. Наверно, водку.

Народ согнали весь и начали сгонять на берег.

Мы малые были, нас матка за руки держала… Матка что-то сказала на одного полицая. Он винтовку наставил и хотел: мол, я тебя прикончу! Тут мы начали голосить.

Ну, мы в тот список не попали, где быдто партизанские семьи. Потому мы остались. Нас вывезли отсюда.

А когда мы потом вернулись в село, чтоб накопать картошки или жито своё сжать, – всё тут было спалено.

Потом начали колодези смотреть: это уже было после войны. Немцы людей в душегубках травили на берегу, а потом привозили и сбрасывали в колодези. Тут четыре таких колодезя. Душегубка – машина специальная была, закрытая, и газом отравливали…

Немцы сначала людям сказали, что будут привозить малых детей, сирот, чтоб у нас они, в Костюковичах, жили. Дак мы думали, когда они приехали, что это они везут тех детей. А они не детей нам везли, а приехали да нас загубили…»

Больше помнит Дарья Нестеровна Гусак, тогда уже взрослая.

Люди из села были выгнаны на берег Припяти, что и тогда спокойно плыла себе в свою вечность по раздолью зелёной долины, внизу от Костюкович и далековато, если ходить на реку пешком.

«…Нас, партизанские семьи, – рассказывает Дарья Нестеровна, – поставили на берегу отдельно. Мужчин и женщин отдельно. Ещё у меня сестра была, с двадцать четвёртого года. Мать попросила одного полицая:

– Мой дороженький, ты моих этих девок забери куда-нибудь, всё равно нам уже могила.

Дак он нас двоих взял туда, где собирали отправлять в Германию.

Как мы уже шли, дак видели: разбирали в деревне колодези, уже готовили их на людей… А эти душегубки, знаете, ещё только подъехали. Такие они, как вот ездят наподобие кузни у нас. Только у этих цвет тёмно-зелёный, а там, как бы вам сказать, салатовый. Их две было: одна на берегу, а другая тут, подъехавши, к колодезю.

Они, знаете что, сидели на берегу, мужчины, их посадили в ряд по шесть человек… То один ещё оглянулся так, – это Гриша Адамовский, – а немец подошёл и прикладом как даст сюда, по шее, дак он вот так повесил голову, и кровь пошла из носа, изо рта. И он больше не поднял головы.

У меня мать и отец остались там…»

Некий Иван Рачицкий, чёрная душа, перед войною ловкий приспособленец, что залез было, если брать по его масштабам, довольно высоко, помогал карателям распознавать в толпе костюковичевцев партизанские семьи и тех, кого он считал помощниками партизан.

«…Дак одних оставляли, а других выводили, – рассказывает ещё одна тётка, постарше, Дарья Миновна Карась. – А тех, которых оставили, а потом убили, – тем говорили, что их повезут катерами. Только их не повезли катерами, а четыре колодезя напихали. Вот в этом одни женщины, в этом одни детки. Там два колодца – одни мужчины… Они поделили их.

Как приезжала наша комиссия, русская, раскапывали. Дак тут одни мужчины. Голые, голые! Раздевали их.