Я из огненной деревни

В деревне Святая Воля Ивацевичского района Брестской области Авдотья Ивановна Ермолович, в войну дитя, а теперь сама уже мать, даже вдова с малыми неслухами, рассказывала нам про такое веселье. Женщина плакала, вспоминая, как они, несколько малышей, спрятались в деревянном срубе пустого, почти доверху засыпанного колодца, обросшего высоким быльняком, и слышали крик, и плач, и стрельбу – наверху, в деревне, где остались их мамы, бабушки, братики и сестрички, которые сами ещё не умели удирать.

Немцы включили в своей машине радио, оно гремело какой-то музыкой, орало какие-то песни, и дети слышали через это веселье не всё. Не всё они также видели. Быструю Дянку, как называли Авдотью Ивановну сызмальства, подсадили по стенке колодезного сруба, и она видела, – она до сих пор видит, – как немцы, одних людей постреляв, мыли в большой бадье руки, вытирали их белыми ручниками, а потом снова начинали расстреливать. А радио их веселило…

Были самолёты.

О поединке старенькой, немощной женщины с боевым самолётом «люфтваффе» рассказывала нам Зинаида Ивановна Путронок, секретарь сельсовета в деревне Борковичи Верхнедвинского района Витебской области. Тогда ей было девять лет и жила она в родной деревне Волки, где произошёл тот поединок.

«…Не успели мы до этого леса доехать, как налетела вторая партия самолётов и начали жечь хаты. Какой-то жидкостью. Ворошилова бабуся… Её сын теперь в Миорском районе проживает. А тогда был на фронте. Семья большая была. Было семеро детей… Она осталась одна и до последнего свою хату защищала. Они три раза поджигали, а она всё песком три раза тушила… Ну, потом она уже не смогла. Низко-низенько самолёт спустился и подпалил. И она уже была обгоревши, сил не было, и она пошла. У нас называлася такая старосека – лес. А деревню всю нашу спалили…»

В деревне Лозки Калинковичского района Гомельской области убито 476 человек. Там против стариков, детей, женщин и всех других невооруженных, мирных людей был использован бронепоезд. 22 июня 1942 года. Это было очень удобно: лесная деревня растянулась у самой железной дороги, на автоматный выстрел от неё.

Рассказывает Катерина Даниловна Крот:

«…Ну, я в тот день… У меня сестра была и батька, матери не было. Жили втроём… Не могу я рассказывать… (Плачет.)

Тогда я с сестрой была на работе. Стрел открылся. Слышим – поезд идёт, стрел открылся. Мы пришли домой…

Вот характер – говорить не могу…»

Когда-то, можно догадываться, волевая и энергичная, она прикусывает губу и умолкает, чтоб не расплакаться снова.

Хозяйка хаты, в которой мы сидим, Вольга Иосифовна Века, немного старше рассказчицы, сама пережила тот жуткий «стрел». Кроме военного горя, одного для всей деревни, есть у нее ещё и недавнее, уже только своё: погиб молодой единственный сын. Электромонтёр. Тянули высоковольтную линию, и на него «упал столб». Фото весёлого, бравого парня увеличено вместе с давнишним фото матери, когда она, Вольга Иосифовна, и сама была молодая, весёлая. Этот сдвоенный портрет, будто снимок счастливой пары или, ещё более похоже, дружных сестры и младшего брата, висит в простенке под белым, вышитым ручником. Умудрённая давним и новым горем женщина, хозяйка, стоит около своей холодной, белой кафельной печки, заложив за спину руки, и на плач подруги, что в гости пришла из другой деревни, где замужем, негромко, однако во всю глубину понимания, говорит:

– Ты не плачь. Потерпи. Надо терпеть.

О, как же он это умеет, наш народ!..

Подруга успокаивается понемногу и уже говорит снова.

«…Там этот конец, где людей били, уже горел полностью. Уже деревню жгли с поезда. Нас на улицу повыходило, може, человек пятьдесят, и говорим:

– Девки, давайте в лес!

А сестра моя говорит, что не пойдёт. Потому что говорили люди раньше, что и с самолёта будут стрелять, и всяк страшили, а не стреляли…

И вот собрали нас и ведут прямо в тот огонь. Мы просимся, а они нас через улицу ведут во двор, и уже там хлев подпаливают. И так мне хочется, и так же мне хочется утечь!.. Один раз я попробовала. Жито было посеяно около самой улицы, дак я хотела туда, а немец заметил, крикнул и винтовку наставил. И я пошла. Идём, идём, а там, где уже они жгли, сильно много немцев видать. Дошли мы до середины, где уже мы жили, семья наша, а тут стояла хата несгоревшая и огороженная, как и надо. И подружка шла со мною. Дак она говорит:

– Давай сюда удирать!

А на эту сторону ветер клонил, дак всё погорело, и садов не осталось. А иду я, може, метров десять впереди. А потом вот так оглянулась назад. Та девушка побежала сюда, а я сюда. Те два немца – они меня не заметили, и третий не заметил. Я и побежала во двор, а там уже в картошку, в жито и – поползла. А тех всех повели.