Я из огненной деревни

Сказали это нам свои люди, а людям – немцы. Ну, мы и поприезжали додому. Я тоже в лесу с конём была. Переночевала я у брата, а потом приходит мать моя, свекровь. И говорит, что приходили из полиции и говорили, чтобы я дома была завтра, в десять часов, и чтоб никуда не уходила.

Ну, мне страшно стало, что гоняются за мной.

Зарезала овцу. В лес удирать снова собираюсь… Луплю ту овцу в одиннадцать часов.

Приходят, стучатся вечером. Свету тогда не было, коптилка.

Они постучались, я испугалась, растерялася.

У меня детей было трое: сын с тридцать пятого года и дочка с тридцать седьмого, а младшенькая – с тридцать девятого. Та сидит около меня, а мне деваться некуда. А ещё боялась потому, что они гонялись за одёжей моего хозяина: у него были сапоги хромовые и кожанка. Забрать хотели у меня.

Страх мне стал. А тут подпечье у нас, куда кур загоняют. Свекровь пошла открывать сени, а я – под ту печь, потому что боялась. А дети, старшие, что были на печи, не увидели, где я. А младшенькая сидела.

А мать говорит:

– Вот была только что, а куда девалась, не знаю.

Она думала, что я за нею выскочила во двор, она и не видела, что я под печь спряталась…

– Ну, дак скажи ей, чтоб она завтра в десять была дома.

Они уехали, а я тогда коня запрягла, мясо то, овцу необлупленную, на телегу – и в лес. Двое детей со мной поехали, а младшенькая с бабкой осталась. Мать не пустила её. Она и так в том лесу намёрзлась. Назавтра в десять часов они приехали, забрали мать мою и дитя. Она ещё им песенки пела, маленькая… Четыре года девочке было. И тут её расстреляли вместе со всеми. Тринадцать душ тогда убили, старых женщин и детей…

А в мае месяце, тринадцатого, приехали к нам в лес и сказали… Мы там в лесу сидели, старик пахал, дак они того старика позвали и сказали:

– Кто в лесу сидит – объяви им, чтоб ехали домой. Кто в лесу – постреляем.

И по лесу они походили, кого захватили в куренях – постреляли: детей малых и стариков. Люди перепугались: собрались все, поехали в деревню ночью. Прямо как обоз шёл из того леса. Утром пришли домой.

Тут старик такой ходит и говорит:

– Кто партизанские, то мы не будем из-за них, из-за партизанских семей, хорониться в лесу…

Ну, я – партизанская семья, мне уже надо молчать. Пришла я к соседу, он друг наш был, и спрашиваю:

– Что будем, Брель, делать?

А он говорит:

– Кто куда хочет, а моя семья невинная, не буду я отвечать за кого-то.

Его с семьёй тогда забрали, и он, и дети его – все погорели.

Ну, стали угонять скотину, телят. Людей посгоняли. Тут одна старуха осталась, тоже партизанская семья. Она из села прибежала сюда, на наш край, Халиха эта. Я спрашиваю:

– Тётка, партизанские семьи сгоняют отдельно или всех людей вместе?

А она говорит:

– Всех сгоняют в сараи, в хаты, кто партизанская семья, а кто и не партизанская.

Ну, я стою с детьми на улице. Около хаты своей. У дверей стою. Прогнали они одну кучу, прогнали другую. Сестры моей дочь была в Германии, дак сестра письма держит, а я у неё спрашиваю:

– Куда ты, Татьяна, пойдёшь?

А она говорит:

– Ты прячься, а я пойду туда: у меня письмо есть, дак, може, в Германию меня заберут?

Дочка её была в Германии, а две дома были, а сын был в партизанах. Она думала, что её письма те спасут. Их там в хаты позагоняли, а я, где стояла, стою, жду. У меня такая думка была: взяла и выпила я хорошо, и думаю, чтоб убивали нас на ходу. И детей так настрополила:

– Сынок и донька, будем утекать, чтоб так стреляли нас.

Немцы телят везут по улице, а потом только трое идут и женщин гонят, бабушек. Один, такой молодой, видно, чистый немец. Подходит ко мне. А мой пацан… Шапка на нём – шлем такой был, пуп сверху. Красноармейская. Дак немец за тот пуп взял, шапку поднял над его головой, потом опять надел. Ручонка хлопчикова у меня в этой руке, а дочки – в этой. Немец с него снова снял и снова надел шапку. А тогда, в третий раз, его вот так под мышки подхватил и поднял. И мне, вот, кажется, что он кинет и убьёт его. Поставил. Опять ту шапку поднял и опять опустил.

Дак я тогда говорю:

– Пан, я пойду ребёнка своего возьму.

У меня уже тогда ребёнка не было, но мне так в уме мелькнуло. Дак он засмеялся и говорит:

– Иди!

Сам собрался и ушёл. Дак мы во двор в свой. Ну, в хату зашли – нечего брать. А я думала, что он стережёт и убьёт нас. Кошка была с котятами за печкой. Я ту кошку с котятами замотала в платок и выношу во двор.

Этот мой сын поглядел и говорит:

– Мама, уже нема никого, поехали. Давай острогу поставим в колодезь и попрячемся.

Поставили мы острогу, влезли дети, и я влезла, и так меня видно.

– Не, так мы пропадём, дети!