…И при всякой погоде

– Так все постепенно выравнивалось – и потребность в альтернативных версиях демаровского мира стала отпадать. Официально и по совести Генрих и Луиза стали парой. Все еще ощущая на месте де Мара себя, я уже не разделял наших убеждений и пристрастий. У обоих они сходились на Луизе. С этого момента я целиком погрузился в историю их совместной жизни, продумывая детали отношений, обрывки случайных диалогов, происходившие с ними события – и все что угодно еще. Они, или же мы (так как это было уже равноценно) представляли собой идеальную пару. Молодые, талантливые и открытые миру мы поражали всех своей успешностью и яркостью выступлений на публике, не теряя при этом репутации доброжелательных и порядочных – и крайне отзывчивых людей. Мы умудрялись быть на слуху, оставаясь при этом в тени – и живя вместе в абсолютной любви, гармонии и радости. Загадочным и единственно значимым лицом этой вселенной был уже не один только Генрих. Им стала и Луиза, жившая собственной жизнью и собственными увлечениями – и имевшая популярность независимую и столь же широкую. Во главе угла стояло теперь торжество не личности – но сразу двух, чей союз восхищал вдвойне, усиленный симпатией к каждой из них по отдельности и радостью за то, что именно они – как двое самых лучших и самых обожаемых – сошлись теперь вместе и стали новой потрясающей личностью – одной в двух лицах. Таким образом, упиваясь сладостью мгновений, проводимых рядом с Луизой, я наслаждался и совершенством наших отношений, подаривших миру пример абсолютной гармонии, ранее не существовавшей – и считавшейся невозможной. Я был нами и одновременно – этим миром, этой толпой, смотревшей на нас восторженным и пораженным взглядом. Я чувствовал их общий восторг так, будто был на их месте – сознавая при этом и непосредственные ощущения отдельных лиц из толпы, смотревших на ситуацию по-своему замечательно и глубоко (глубже, чем может видеть толпа), как если бы был и на месте каждого из них. Луиза стала частью меня, и даже события реального мира воспринимались теперь только как увиденные вместе с ней, ее и моими глазами – с обязательным обменом мнениями по каждому, даже мельчайшему поводу. Решая проблемы по учебе, чувствуя себя нездоровым или несчастным, пытаясь уснуть или перебороть себя в чем-то, я мысленно обращался к ней – за помощью и утешением. Будучи идеальной подругой жизни в идеальном мире, Ира-Луиза оставалась для меня реальным лицом (тем, что я видел каждый день), и в то же время – моим ангелом-хранителем, верным, никогда не устававшим и не перечившим мне собеседником. Я не чувствовал существовавшего между нами барьера (того, что создавало воображение), не видел сложности или неестественности в том, чтобы общаться с ней, оставаясь внутри себя. Я слишком привык жить в этом мире и не мог подвергать его сомнению, бросаясь обвинениями в свой адрес – в эскапизме, витании в облаках и потери связи с окружающим миром. Я уже признавал проблему – но вовсе не собирался решать ее. Ведь куда приятнее быть Генрихом де Маром, влюбленным в Луизу де Лоррен, чем Дмитрием Астаховым, дрожащим при одной лишь мысли о лишнем слове или жесте, которые необходимо сказать или сделать, чтобы хоть на шаг приблизиться к такой реальной – и такой недостижимой Ирине Вознесенской.

– Слабак.

Собираясь пошутить в ответ, Белов заметил в дверях охранника, принявшего позу ожидания – и явно желавшего поторопить их.

– Что, уже надо заканчивать?

– Я должен закрыть аудиторию, – отрывисто произнес тот.

– Это так срочно?

Охранник не отвечал.

– Что ж, друзья, в таком случае прощаюсь с вами до завтра.

– Так завтра же суббота!

– Ах да, прошу меня простить. Значит – до понедельника!

– Будем ждать!

Старшие (продолжение)