…И при всякой погоде

– Это радует. С последним его роднило вдобавок и тайное общество, которое он создал, основываясь на своих предпочтениях, а именно – любовью ко всему французскому. В основе его лежало, конечно, то «французское», что было почерпнуто мной из романов – из-за чего и пристрастие де Мара было самым поверхностным и деланным, словно неуместный костюмированный бал. Ему нравились шпаги и лошади, дамы и кавалеры, но главное – шляпы. Он носил черную шляпу со своим гербом, по которой его везде и всегда узнавали. Существовала даже шутка, придуманная им же: «Моя шляпа, к сожалению, куда известнее меня». Генриха абсолютно не смущала архаичность собственных вкусов и та вычурность, с какой его «маскарады» должны были восприниматься со стороны. Он занимался фехтованием и верховой ездой, носил костюмы и шляпу – но главным было все-таки сообщество. Его ближайший друг и соратник, Антуан (родившийся из идеализированного до неприличия одноклассника Антона Дубровского), во всем подражал де Мару и был его бессменным спутником и напарником. Они образовывали классический дуэт тонкого и толстого, высокого и низкого, пошлого и благородного. И, хотя ни пошлым, ни толстым Антуан не был, он составлял своего рода противоположность Генриха, гармонично контрастировавшую с моральной чистотой и безупречностью последнего. Оба они любили женское общество. Но если Антуан был откровенным Казановой, то Генрих напоминал, скорее, князя Мышкина – более современную и усовершенствованную версию его. Он был окружен женщинами – но со всеми имел отношения по-дружески нежные, феноменально близкие – но черту никогда не переходившие. Таким образом, со временем у него становилось все больше «сестер», бывших по совместительству единомышленницами и главными сподвижницами его «движения», основанного на программе сообщества. Программа эта никогда не определялась особенно четко. Существенным аспектом являлось то, что общество это, хотя и предназначалось для избранных (людей умных, одаренных и знавших об устройстве этого мира нечто такое, чего не знали другие), принимало с радостью всех желающих, становившихся «братьями» и «сестрами» наравне с бывшими «членами клуба» – только менее осведомленными и подготовленными. Главной целью Генриха было желание сделать всем людям хорошо. Чтобы им весело и интересно жилось, было с кем пообщаться и поделиться мыслями – было, чем увлекаться и что узнавать о жизни. Таким образом, если для князя Мышкина средством спасения мира являлась красота, то для Генриха де Мара им были доброта, благожелательность – и искреннее сердечное участие в жизни каждого.

– Это, конечно, очень похвально.

– Благодарствую. Идеи его стали, в общем-то, логичным продолжением моих первых фантазий – фантазий по организации «огоньков» и групп закадычных друзей, производивших на окружающих самое приятное и загадочное впечатление. И все же мы заметно отличались. Открытый и невыносимо общительный Генрих был законченным и неисправимым праведником, старавшимся ради удовольствия и счастья других – маской же дурашливости и таинственности прикрываясь лишь для безопасности и большего веселья. Безопаснее быть клоуном, душой компании, весельчаком и гулякой, чтобы об истинных твоих намерениях никто не подозревал. Творить добро открыто – увы, довольно странно и неловко, но главное – совершенно ни к чему. Ведь левая рука, как известно, не должна быть осведомлена о действиях правой. При этом вся демаровская клоунада имела дополнительный и важный смысл. Таким образом Генриху удавалось завоевывать доверие большинства – далекого от высоких чувств, идей и моральных принципов. Им нужен был понятный человек, «свой парень», разделявший их интересы и времяпровождение. Будучи одновременно блестящим актером и человеком во всех отношениях способным, де Мар почти всегда добивался того, чего хотел, а именно – дружбы. Только с очень умными людьми можно было говорить серьезно и открыто – хотя и здесь он оставался весельчаком и болтуном, менявшим лишь тему разговора. И только совсем уж оригинальным личностям можно было предлагать дружбу в открытую. Ведь при всей естественности такого порыва в него почти невозможно было поверить. К тому же, широкий круг знакомств обещал лучшее понимание человечества и мира вообще. Так как невозможно понять их, вертясь в узком кругу избранных и опасаясь «опуститься», сойти в ту среду, где по представлениям интеллектуалов искать и открывать нечего, так как вся правда – за ними. Для Генриха же правдой являлось все, любое проявление жизни – от утренней молитвы до ночной тусовки в клубе. Каждая сторона жизни любого человека была важна и интересна ему, ни одну он не мог обойти, не попытавшись понять, а, кроме того – разделить.

– Слишком хорошо, чтобы быть правдой.