…И при всякой погоде

В этой ситуации все одноклассники разделялись для меня на две категории. В первую (малочисленную) попадали те, с которыми мне хотелось работать бок о бок, так как и сами они проявляли признаки нужного настроя и нужных умений. К ним относились та же Рита и две-три ее помощницы, становившиеся главными в определенной группке – по мытью окон, отдиранию жвачек и так далее. Самый верный настрой и самые лучшие способности к организации я видел именно в Рите – и именно ее воспринимал как ту, которая наравне со мной должна была руководить всеобщей деятельностью. По отношению к ней я испытывал в данный момент нечто вроде профессионального и в то же время – по-дружески проникновенного понимания, в точности чувствуя, что и как она хочет сделать – и что вообще требуется от нас. Всем своим видом я пытался показать ей это, чтобы и она воспринимала меня как равного, как человека, готового брать на себя ответственность – и, не раздумывая, действовать. Все остальные же оказывались во второй категории, воспринимавшейся мной в качестве помощников и зрителей. Мне нравилось чувствовать на себе взгляды этих людей, не желавших пошевелить и пальцем, а потому удивлявшихся при виде меня – такого предприимчивого и активного. По этой причине, даже когда делать было откровенно нечего, я старался придать себе деловой вид и оказываться поблизости от людей, чем-то занятых – с которыми я тут же начинал заговаривать и как-то помогать им, чтобы со стороны это воспринималось по-прежнему. Все должны были видеть, что я постоянно нахожу себе дело и понимаю суть происходящего лучше, чем они – так что мой пример, в идеале, должен был бы оказываться заразительным. При этом удивление хотелось вызывать не только активностью, но и тем простым фактом, что я получал удовольствие от процесса, что выглядело совсем уж странно – и явно выделяло меня среди других. Наиболее приятным же было уходить с поручениями, на которые я сам напрашивался – и как можно дальше. Пока я шел по коридорам (чтобы принести воду, например) я представлял себе картину происходящего в классе и что именно делает каждый из находящихся там, пока меня нет. Я понимал, что обо мне в этот момент уже забыли – но расчет шел на другое. Когда я вернусь с полным ведром, все вспомнят, что я ведь, и правда, уходил с ним – то есть все это время продолжал что-то делать.

Я проходил мимо бездельничавших со спокойным и равнодушным видом, доказывавшим, что я лишь выполняю то, что необходимо и что тут нечему удивляться. Правда, я не особенно верил, что они вообще хоть что-то замечали и уж тем более – удивлялись этому. Но воображение идеального расклада в этой ситуации прибавляло мне бодрости и уверенности в себе – отчего, даже не существуя, он оставался для меня единственно реальным. При этом воображался даже еще более лучший – и совсем уже недостижимый. Наши девочки любили включать при уборке музыку, так что некоторые из них отвлекались – и начинали пританцовывать. По этому поводу у меня тут же сочинялся в голове очередной «мюзикл», где движения швабрами и тряпками перемежались движениями танцевальными, образовывавшими вместе веселый, зажигательный и слаженный процесс, где приятное сочеталось с полезным. Я начинал заговаривать и пританцовывать то с одной, то с другой одноклассницей, всячески дурачась, вставая в проходе и залезая на столы, чтобы помешать уборке, на деле же – естественным образом усилить веселье, все нараставшее и нараставшее по мере движения плейлиста. Его я, разумеется, составлял самостоятельно, делая это уже дома, вечером, в тот же день. Я слушал знакомые песни – и сочинял для них соответствующий визуальный ряд из воспоминаний о сегодняшних событиях, которые становились в моем воображении куда более забавными, богатыми на детали – и совершенно не похожими на те, что происходили на самом деле. Не говоря уже о том, что роль моя в них разрасталась до невозможных пределов, физически не позволяя делать хоть что-нибудь и окружающим. Ведь я должен был быть везде, все делать сам, поражать всех только своими умениями <…>