Гришкин менталитет

Мы со Вторчерметом, взгромоздясь на полок, отопревали в пелене тепла, приправленного духом березовых листьев; дядюшка плескался в шайке, сидя на нижней приступке полка, когда вошедший Курортник, ни слова не говоря, взял корец и, зачерпнув воды из котла, плеснул на пышащую жаром каменку. Вторчермет, предугадавший намерение затейника, проворно соскользнув на пол, присел на корточки. Меня же, замешкавшегося, не успевшего сообразить о необходимых действиях, обдала горячая струя, и я сухим лепестком упал в дядюшкину шайку, вызвав тем самым его справедливое негодование, выразившееся в усложненных идеоматических словесных конструкциях, которые навряд ли отмечены хоть в одном словаре. А герой наш, как ни в чем не бывало, занял освободившееся место.

Возможно, читатель думает, что минувшая сценка стала заключительной в череде дневных перипетий. Ведь что еще могло случиться? Разве только неосторожность того, который сидел теперь в задумчивости под почерневшим от копоти банным сводом, и тогда этот свод обрушился бы на нас. Но нет, баню строили мы сами с дядюшкой, и не могло провидение ниспослать такое коварство. Тем не менее последний событийный аккорд случился.

Дядюшка вскоре, быстренько ополоснувшись, ушел, посоветовав нам долго не задерживаться. Спустя минут пять, держась рукой за стену, направился к выходу Вторчермет. Я, увлекшись приятной водной процедурой, не придал всему этому значения, даже когда Курортник – большой любитель поплескаться, неровной походкой последовал к выходу. Однако внезапное головокружение усмирило мое пристрастие завсегдатая парной. Я быстро ополоснулся и толкнул дверь рукой. Моему взору явилась многообещающая картина, точнее, словно бы фрагмент полотна баталиста.

Угорелый Вторчермет сидел на полу, тщетно пытаясь застегнуть пуговицы ворота надетой на ноги рубашки. Ничего не видящие осовевшие его глаза дико бродили по стене. Посиневшие губы едва заметно шевелились в такт учащенному дыханию. Он походил на выброшенного на берег карася, беспомощно хватающего жабрами губительный воздух. Тут же в углу головой на полене, вытянув шею, как поклевавший бражных зерен петух, лежал Курортник. Шумные его вдохи и выдохи сопровождались гортанными звуками. Казалось, он готовился разрешиться.

Это был приговор злодейки-судьбы: обмякшее тело Курортника, масса которого тянула уж никак не меньше, чем пудов на пять-шесть, производилась, нетрудно догадаться, на моих плечах. Вторчермет при этом под видом оказываемой помощи старался хоть одной рукой опереться об меня. Скрепя сердце я нес свой крест, и не было бы обидно за нелепую случайность, если б Курортник не ожил тотчас, как только, поддерживаемого дядюшкой, мы уложили его на диван. Матушка моя суетилась возле своего внучека: то трогала потный холодный лоб, то подносила флакончик с нашатыркой, который белая холеная рука тут же отводила от своего носа.

– Да как же я не усмотрела? – кудахтала она.

Но весь из себя состоятельный – кровь с молоком – внучек в полнейшем здравии уже стоял, уперев руки в бока и посматривал на венесуэльца: а не самое ли время, пользуясь сочувственным расположением окружающих, выведать у того об анаконде?

На следующее утро на вокзале я провожал часть того многочисленного корпуса – разъезжающихся по домам. Значительность момента состояла в том, что средь отъезжающих был и Курортник. Какие-то минуты после посадки вольницы в автобус показались мне вечностью. Но вот, наконец, водитель протяжно просигналил, извещая об отправлении, и посмотрел в зеркало над головой, возможно чувствуя мое нетерпение. Курортник на своем сиденье подался вперед, будто хотел что-то сказать на прощанье, но, мило улыбаясь, лишь покачал ладошкой. Словно боялся опечалить меня своим отъездом.

АХЫЙКА

Усадьба сельского труженика – это целый мир, автономное хозяйство, сложившееся так, что, случись непредвиденное, останься он один, без соседей, без привычного прочного содружества односельчан, – будет проистекать здесь житье-бытье своим чередом. Разве что еще более упрочится механизм его обеспечения: появятся неимевшиеся досель подсобные производства – мельничка да маслобойка, кузница да ткацкий станок; или будут возрождены к применению когда-то отслужившие свое, убранные за ненадобностью в какой-нибудь дальний угол – в кладовку, на чердак, под поветь, приспособления для рукомесла – прялка или веретено, гончарный круг или челнок. Любая бросовая вещь в руках хозяйственного человека обретет былое содержание, если пробьет ее час под сенью природы.