Гришкин менталитет

Наша матушка, как обычно водится средь родителей, далеко не всегда довольных приключениями своих чад, тоже была не в восторге, особенно предприятиями нас, двоих ее сыновей, частенько являвших взору то располосованную в драке или во время вылазок по ранней огородине рубаху, штаны, то синяки и ссадины. Но что касается рыбалки, она ни на миг не вмешивалась в подготовку к ней, забиравшую основное дневное время, а по утрам, точнее на грани ночи и рассвета, лишь пастух начинал щелкать в ранних сумерках кнутом в дальнем приречном конце улицы, будила нас, давно усмиривших материнскую жалость, внушивших, что выбирать снасть из воды следует до восхода солнца. Более того, она не скрывала удовлетворения добрым уловом, особенно если это случалось в базарный день, и тогда мы видели ее, спешившую снести залишек для продажи. Так что мне рано пришлось испытать сознание взрослости, причастности к обеспечению благополучия в семье.

Ахыйка оказался добросовестным членом нашего промыслового содружества и скоро уже обладал полнейшим расположением моего старшего брата, которое укреплялось еще и тем, что прибылой имел добротную снасть.

Перетягом мы называли то, что повсеместно именуется переметом, – длинный шнур, на котором нанизано множество поводков с крючками на концах. Так вот, отец нашего нового сотоварища, за небольшой рост, а пуще за нередкое в родном отечестве пристрастие, нареченный у себя в курмыше Четвертушкой, был лохмотником – так мы называли приемщиков вторсырья: тряпок, макулатуры, костей, металлолома, а также сушеных плодов и ягод. Отдав изношенную до невозможности фуфайку или старый, уж никак не поддающийся реставрации матрац, у лохмотника ребятня получала взамен всякую мелочишку: свистульки, надувные шары, леску, крючки, блесна. Но для обретения того, что имел Ахыйка, требовалось не один–два килограмма тряпья, бумаги, бросовой меди или другого металла. А переусердствуй в заготовительском промысле – так ведь матушка могла спохватиться: куда делись чугунная ступка да старый самовар, убранные до срока в амбарушку? У Ахыйки средь других – поплоше, был капроновый перетяг, надежнейшая, долговечная снасть, видно, подарок отца: голубой, сверкающий на солнце шнур, прочные зеленые поводки с упругими из неломкой стали крючками. Впрочем не только оснащенность характеризовала нашего сподручника, потому что его смекалка и ловкость не дополняли, а, точнее сказать, дополнялись той оснащенностью. Он быстро и умело ловил ножным сачком пескарей – наживку по крупной рыбе; безотказно, в любой час, будь то поздним вечером или ранним утром, когда одинаково неприятно окунаться в кажущуюся поперву холодной воду, смело заплывал хоть в омутистую заводь, хоть в стрежневую быстрину. Заплывать, по нашей терминологии, означало вплавь растянуть перетяг с камнем на конце поперек русла реки или протоки. Здесь необходимо обладать навыками, иногда силой и выносливостью, чтобы то противостоять течению, то, наоборот, одолевать словно бы вязкую толщу застоявшейся глубины котлована под обрывом со свисающими прямо в воду гибкими ветвями прибрежной ветлы. Плавал он быстро, короткими саженками разрезая водную гладь. Но заплывать с тяжелым камнем в руке не просто, и тогда над водой виднелись лишь нос, уши да фонтаны брызг от шумных выдохов заплывалы.

Еще более полезным качеством считали мы его умение ныряльщика, потому что какие только незадачи не поджидают рыбака, средь которых, быть может, основная – это требующая умения без ущерба освободить запутавшуюся в коряге снасть. Тут уж Ахыйке не было цены.

– Ну что, Марат, будем делать? – обращался мой брат, всяко подергав шнур и убедившись в бесполезности попыток освободить непонятно во что вонзившийся крючок или запутавшийся поводок.

Тут мы с опозданием узнаем подлинное имя нашего героя, потому что бестактно обращаться по прозвищу к тому, от кого ты становишься, в некотором смысле, зависимым.

– Как ты думаешь, Марат? Буду рвать?

Ахыйка молча раздевался догола, прикрывал ладошкой место, значительность которого еще никто не переоценил, и только тогда отзывался:

– Яво такой, как бы щука не откусил.

Понятное дело, имелся в виду не крючок перетяга.

Он плыл до места, где предполагалась коряга, шумно набрав в легкие воздух, исчезал под водой. Проходила минута, а может, и другая; мы на берегу переминались с ноги на ногу, появлялась какая-то тяжесть в груди, словно не ныряльщик, а ты сдерживаешь дыхание. И тут, под громкий всплеск, его, как пробку, словно выдавливало наружу; он делал несколько вдохов, стряхивая ладошкой струйки с лица, и снова исчезал, пока, наконец, вынырнув, не объявлял:

– Гатавай. Тяни яво.

Тут с берега следовало:

– Ну даешь, едриттвою.

Один из таких случаев, кажется, окончательно убедил моего брата в непотопляемости умелого сподручника. Хотя тут, как говорится, бабка надвое сказала: не явилось ли впоследствии это причиной утраты бдительности, чреватой на реке всякими неожиданностями.