Гришкин менталитет

Как далек тот июль – один из множества месяцев, взрастивших наши характеры и привычки: доброту, наблюдательность, трудолюбие и целеустремленность. Занесенный из Средней Азии горячий воздух сделал свое: даже ночи не успевали остудить и пеленали землю духотой, такой, что вода в реке и в утреннюю свежесть казалась теплее, чем днем. Грачи, галдевшие по вечерам на вершинах столетних осокорей в падине через дорогу от нашего дома, рано стали сбиваться в станицы, поднимая на крыло своих грачат, а нам напоминая о быстротечности сезона перетяжников. Зацветшая раньше обычного вода уже насытила вегетарианским рационом своих обитателей, и щучий клев, усилившийся после двухнедельного спада, торопил заядлых рыбаков.

Матушка разбудила нас задолго до рассвета. Выпив по кружке парного молока, мы, одевшись, выкатили велосипед из калитки, собираясь, забрав по пути жившего на выезде из села сотоварища, ехать в Лопатник, проверять перетяги. Но Ахыйка уже сидел на лавочке у нашего палисадника, втянув голову в фуфайку – непременный предмет утренней рыбацкой амуниции. Казалось, он сладко спит, но стоило звякнуть щеколде, как фуфайка зашевелилась.

– Ты что ж, и домой не ходил? – удивились мы, имея в виду позднее вчерашнее возвращение с реки, но в ответ не последовало ни слова, и лишь когда, усадив меня на рамку велосипеда, старшой наш кивнул на багажник, приглашая Ахыйку, тот взроптал:

– Зачем багажник? Я сам быстрее яво, чем лисапед.

И действительно, педали подневольно скрипели, словно стараясь обогнать приступающий рассвет, пыль едва успевала взбиваться под тугими шинами колес, в то время как за несущимся рысцой вслед за нами Ахыйкой бунтовались видимые и в сумерках серые клубки.

И вот мы уже на месте. Мычание коровы, там, далеко, где поспешает на пастбище стадо, не нарушает тишины приречья. Лишь говорок переката будто радуется появившимся рыбакам. Редеющий туман запутался в ветвях осокоря, перегородившего реку до середины. Его повалило в весенний разлив. Вначале он раздражал нас, но скоро мы обнаружили, что место это облюбовали голавли и язи, которые шли на перетяги по несколько штук за ночь.

Самое замечательное из всех таинств перетяжника совершается на рассвете: пробороздив ногой дно, подцепишь шнур, взяв в руку, затаив дыхание, тут же ощутишь подергивание снасти. Новичок, однажды испытав это, в следующий раз обязательно будет кучиться: «Ну дай уж пощупаю». Но если шнур безмолвен, то подав знак, тому, кто на берегу, тише, мол, не шелохнувшись, продолжаешь держать руку, как на пульсе. И вот шнур передал движение, оттуда, из глубины. Есть! Тяни осторожно. Однако случается, что не успел притронуться, как натянутая тетивой снасть заиграла в руках. Это щука – нередка и на нее проруха – почувствовала рыбака, забилась в последней истерике. Тут не размышляй. Лишь бы поводок выдержал. Вон она, бьет хвостом по воде. Каково ее поведение, адекватными должны быть и твои действия: тащи побыстрее, пока перекусив поводок не ушла с крючком в пасти. И выбросив на песок, не медли – упрыгает. Хватай ее, если знаешь, как это делается: не за спину, не за хвост – не удержать, но и не так, как выражаются – «взять за жабры»; не те у этого самого коварного из речных хищников – речного зверя, жабры. Кто пробовал сунуть пальцы в них, даже не пользовавшийся в быту, познает, что такое лезвие бритвы.

Только в описываемое утро не щука, а голавли, оказавшиеся на крючках, дружненько стянули снасть по течению – в сучья осокоря. Так что Ахыйка, лишь увидев направление шнура в руках нашего патрона, не дожидаясь тактичного: «Ну что, Марат…», бросил фуфайку на гальку, снял штаны, решительно стянул через голову рубашку, сжимаясь весь в плечах, не забыв прикрыть ладошкой оберегаемый органчик, зашел в воду по пояс, остановился, резко окунулся и в следующий момент поплыл к осокорю. Нырнул, поколдовал там, вынырнув, передохнул и снова исчез в глубине. Почувствовав слабость в натяжении, мы потянули шнур, перебирая руками, передавая его друг другу. Но тут мой брат стал обеспокоено шарить взглядом по торчащим веткам осокоря и, уже прекратив выбор снасти, тревожно стал смотреть в одну точку, туда, откуда все еще не появлялся ныряльщик. Прошло уже минуты три, и незадача была устранена, но он оставался под водой. Тут уж настало время бить тревогу. Не оглядываясь, передав мне фуфайку, брат бросился как был в одежде в воду, мощно работая руками, поплыл. Достигнув того места, нырнул, появился меж сучьев, вновь нырнул и вновь появился, чтобы, передохнув, продолжить поиски. Я в волнении стоял, наблюдая за происходящим, как вдруг услышал за спиной:

– Яво разве опять запутал?

Он в последний свой нырок, отцепив снасть, надеясь, что по ослабшему натяжению шнура там, над водой поймут, не выныривая, проплыл между сучьями к берегу и, не замеченный нами, прошел средь прибрежного тальника к песчаной отмели, где я в волнении следил за тщетными попытками брата, уверенного, что должен достать со дна не меньше, чем утопленника.