Горячие сердца

— Значит, — усмехнулся Федот, — уполномачиваешь стоять на страже интересов народа, которым в грозе призван служить твой бомбардировщик?

— Ежели высоким штилем, то так.

— Тогда — руку!

— Договор о дружбе и сотрудничестве.

— На вечные времена!

Федот обернулся к вошедшей Анне Петровне и довольно робко проговорил:

— Анечка, вам не кажется, что по случаю заключения пакта... — Он выразительно подмигнул.

Анна Петровна вопросительно поглядела на мужа, зная, что тот допускает на столе спиртное только в исключительных случаях.

Николай усмехнулся:

— Случай, Аннушка, исключительный: пакт!

На столе появилось вино. Друзья чокнулись.

— За союз вечный, нерушимый!

— До смерти, — ответил Николай.

Этот разговор происходил вечером 6 ноября 1938 года, когда Федот отложил костыли и вооружился палкой, собственноручно изготовленной для него Николаем.

— Мастерские у тебя руки, Микола!

— Не жалуюсь.

— Пожалуй, это самое красивое твое изделие.

Николай молча покачал головой и вынул из ящика стола еще не совсем законченную резную чернильницу. Она была сделана из эбонита и изображала земной шар с летящим вокруг него самолетом.

Федор пригляделся к крошечному самолетику. На крыльях ясно виднелись опознавательные знаки.

— Чкалов? — спросил Федот.

— Он.

У глобуса стоял крошечный человечек и глядел вслед летящему Чкалову.

— Кто это? — спросил Федот.

— Я.

— Ждешь?

— Жду.

— Встретить?

— Нет. Очереди.

Федот подумал.

— Пожалуй, дождешься.

Подумав, Николай сказал:

— Конечно, не всем быть Чкаловыми, но если бы ты знал, как хочется походить на него... Хоть немного.

— Не просто!

— В этом все дело...

Федот еще не видел Николая таким: его лицо горело, глаза блестели.

На следующее утро Федот уехал в Москву.

Это была их последняя встреча.

Правильно понимать!

Гастелло не был частым посетителем кино. Тем больше удивилась Анна Петровна, когда он сказал ей после просмотра кинокартины:

— Останусь на второй сеанс.

Ее заинтересовало, какое место в фильме вызвало столь необычный интерес мужа, и она тоже осталась.

Шла картина из жизни авиации. В ней было показано неожиданное нападение немцев на Советский Союз и первый рейд советской бомбардировочной авиации в глубокий тыл противника. Рейд в картине совершался как раз на тех самых «ТБ-3», на которых летала бригада. Естественно, картина вызвала особенный интерес у летчиков.

Николая было трудно «расшевелить» эффектами кинематографа, и Анна Петровна внимательно следила за ним, чтобы уловить, какой момент его особенно тронет.

Но она так ничего и не заметила. Николай вторично просмотрел всю картину, не отрывая взгляда от экрана. Домой он шел задумавшись, молча. За чаем тоже молчал. Только после того, как они уже «слетали» в очередной рейс по карте, спросил жену:

— Как ты думаешь, он правильно поступил?

— Кто?

— Этот летчик в фильме, когда, потеряв управление, он направил свой бомбардировщик в скопление вражеских самолетов.

Вопрос был неожиданным. Анне Петровне никогда не приходилось задумываться над такими вещами.

— А почему ты спрашиваешь?

— Как, по-твоему, поступил бы на его месте... я?

— Ты?!

В ее возгласе прозвучал испуг. Она полузакрыла глаза. Перед нею снова побежали кадры фильма: языки пламени вздымаются к небу, и клубы черного дыма траурным покровом затягивают могилу героя.

Анна Петровна в смятении взглянула на мужа. Он ждал ответа.

— Если бы другого выхода... не было...

Она не могла заставить себя договорить.

Он же сказал с очевидным облегчением:

— Это хорошо, что ты думаешь так же, как я, — и нежно привлек ее к себе.

В течение нескольких дней то один, то другой из членов его экипажей возвращался в разговоре к подвигу летчика, показанному в фильме. Николай наблюдал за скрытой работой, происходившей в умах его подчиненных. Исподволь он старался выяснить, какие выводы каждый из них сделал для себя. Убедившись в том, что ни у кого нет колебаний в отношении высшей формы исполнения воинского долга — готовности пожертвовать собой во имя победы, — он провел беседу с целью показать, что для советского воина эта готовность имеет смысл совершенно особенный. Она не может выродиться в чуждую советскому воину самурайщину. Если за такой готовностью не будет стоять высочайшее умение драться за достижение победы и за собственную жизнь, как за частицу этой победы, она, эта готовность к подвигу, может превратиться в собственную противоположность, граничащую с обреченностью, вместо необходимого воину бесстрашия в бою.