Горячие сердца

В этих сапогах Николай явился на аэродром в торжественный, заключительный день слета, помня барановский уговор: первая авария, и...

Ждали прибытия почетных гостей.

Когда на вышке появилась группа командиров, был дан сигнал к началу упражнений в высшем пилотаже.

Летчиков волновало, какое впечатление произведут на гостей их полеты. Но волнение возросло вдесятеро, когда разнесся слух, что на аэродром приехали товарищи Ворошилов и Орджоникидзе. Радостно возбужденные летчики по десять раз осматривали свои самолеты от костыля до винта, щупали каждый узел.

Вероятно, единственным из них, не проявившим внешних признаков волнения, был самый молодой по летному стажу, Николай Гастелло. Он и тут остался верен себе.

Глядя на то, как спокойно он прохаживался около своего «И-5», никто не сказал бы, что все существо его переполнено трепетом.

— Гастелло, приготовиться! — прозвучал взволнованный голос командира, выпускавшего стартующих.

Гастелло спокойно уселся в кабине, и в голосе его не дрогнула ни единая нотка, когда он скомандовал:

— От винта!

Никто не догадывался, что это спокойствие было только внешним. Это было умение держать себя в руках. На каждый удар сердца мозг летчика отвечал одним словом: «Держись!»

Кто же мог догадаться о его мыслях, когда он был в воздухе один? Ведь никто не видел его заблестевших по-иному глаз; никто не видел на его лице нового выражения, какого у него никогда не бывало на земле. Это был другой человек. Здесь, в воздухе, элероны и рули служили продолжением его рук. На земле на их движения машина не отвечала плавной петлей, головокружительной бочкой или великолепным, сверкающим, как извивающаяся серебряная лента, иммельманом...

Неистово взвыв моТором, самолет пошел в боевой разворот.

Правый разворот... Левый... Ручка от себя. Еще. Еще. Еще... Нога... Так!

Теперь площадка для хорошего разгона. Чуть-чуть от себя, чтобы набрать побольше скорости.

Николай намерен был повторить чкаловскую посадку из штопора.

Сердце расширилось от восторга.

Сами плавными движениями работали руки и ноги.

Сектор — вперед. Торжественным звоном запел мотор.

Еще сектор вперед, до отказа.

В пении мотора зазвучала серебряная нота, словно машина разделяла предельный восторг летчика.

Ручка на себя...

Еще!..

Еще!..

Ну, еще немножко!

Самолет свечой взвился в небо. Гулко резонировало над головой крыло.

Николай вдавил тело в спинку сиденья.

Еще, пожалуйста, еще!

Нос машины перешел зенит. Она неохотно переваливалась на спину, одновременно совершая поворот вокруг продольной оси.

Но, прежде чем самолет доделал фигуру, Николай заставил его потерять скорость. На миг машина повисла с затихшим, как от переутомления, мотором.

Еще миг...

Виляя задранным хвостом, самолет охотно вошел в штопор.

Штопор был крутой, стремительный. Кружась, земля летела навстречу летчику. Сзади тянулся предостерегающий шепоток воздуха вокруг оперения.

Самолет штопорил.

Виток за витком.

Виток за витком.

Земля!..

Вот она. Совсем перед глазами.

Пора?

Нет.

Шептали крылья: пора, пора!

Нет!

Повизгивали расчалки: пора же, пора!

Нет, нет!

Посадка должна была быть такой, чтобы ее не постыдился сам Чкалов! Гастелло сядет перед самой вышкой!

... Пора?

... Нет!

Но ведь это — последние градусы последнего витка!

Рука легко нажала на ручку, повела ее плавным, округлым движением. Нога уверенно послала педаль. И вдруг... Ремень, крепящий ногу, лопнул или расстегнулся, и отполированная подошва нового сапога предательски скользнула по металлу педали.

Самолет выйдет из витка на несколько градусов позже, чем нужно! Этого достаточно, чтобы точный расчет посадки разлетелся, как дым: машина врежется в вышку!

Дальше Николай не мог думать — руки и ноги уже сами делали быстрые движения.

Самолет совершил нелепое, не предусмотренное правилами пилотажа движение и без всякого эффекта потащился брюхом по земле. Далеко позади остались стойки шасси; покатились в разные стороны колеса. Винт взметнул клочья дерна, заставив судорожно задрожать машину.

Что-то хрустнуло в последний раз.

Машина остановилась...

Этот хруст отдался в мозгу Николая более острой болью, чем если бы затрещали его собственные кости.

Тут, впервые в жизни, нервы вышли у него из повиновения. Он не мог заставить себя вылезти из кабины.

Впрочем, эта слабость продолжалась всего несколько секунд. Ее едва ли кто-нибудь даже заметил...

В следующий миг Николай увидел поспешно спускающегося с вышки Баранова. Взгляд начальника ВВС был направлен на разбитый самолет, на незадачливого летчика.

Николай одним сильным движением выбросил тело из кабины и вытянулся рядом с самолетом. Его взгляд был устремлен на обеспокоенное лицо Баранова.

Вместе с Барановым приближались товарищи Ворошилов и Орджоникидзе.

Баранов быстро подошел к Николаю. Побагровевшее лицо Баранова и сузившиеся до щелочек светлые глаза не сулили ничего хорошего. Николай отлично помнил уговор: «Первая авария — и... прощай, авиация!»

Значит: прощай, авиация?

— Нуте-с? — односложно бросил Баранов. Он сделал паузу, как бы давая Николаю время подумать.

Но у того звенела в голове единственная мысль: «...прощай, авиация!».