Горячие сердца

— Ваши начальники прочат вас в Отдельную истребительную, но я хочу предложить вам другое: хотите в школу воздушного боя?

На лицах присутствующих появилась улыбка. Такое предложение было беспримерным. Со школьной скамьи попасть туда, куда берут только испытанных истребителей! Вот будет отличная рекомендация для молодой Луганской школы!

Начальник школы приосанился и многозначительно посмотрел на комиссара. Тот улыбнулся. А Николай смущенно глядел на носки своих ярко начищенных сапог.

— Нуте-с? — нетерпеливо проговорил Баранов.

— Я бы не хотел ни туда, ни сюда.

— Вот как?

— Моя мечта — тяжелая авиация, большие корабли.

Лица окружающих разочарованно вытянулись: ему предложили то, о чем, могут только мечтать лучшие из лучших, а он!..

Но, вероятно, Баранов правильно понял, что творилось в душе молодого летчика, и верно оценил блеск его серьезных глаз.

— Вам видней. Будь по-вашему: я пошлю вас в тяжелую авиацию. Но... — Баранов помедлил и с особенным ударением сказал: — имейте в виду: каждый тяжелый корабль — на вес золота. Мое условие останется в силе: первая авария — и я спишу вас из ВВС... Нуте-с?

Николай не опустил взгляда:

— Надеюсь долго служить летчиком, товарищ член Реввоенсовета.

Строй марширующих выпускников был уже далеко, когда смотревший им вслед Баранов пошел к своему «Р-6».

Баранов уже поставил было ногу на стремянку, но вдруг обернулся к начальнику школы:

— Я собираю в Москве слет отличников боевой подготовки. Как вы думаете, этот Гастелло... не подведет?

— Мы в нем уверены.

— Пришлите его на слет.

— Есть.

— Потом направим его в тяжелую часть.

Начальник школы молчал.

— Нуте-с?

Начальник школы ответил вздохом. Ему было жалко отдавать в бомбардировочную орленка, родившегося с крыльями истребителя. Но возражать Баранову не приходилось.

— Есть, — ответил он и еще раз вздохнул.

Баранов понял и улыбнулся. Он протянул на прощанье руку:

— Не тужите. Их будут тысячи.

...«Р-6» давно исчез в белесоватой дымке, а Николай все стоял, никем не замечаемый, на краю аэродромного поля и смотрел вслед самолету Баранова. Он никак не мог решить: правильно ли он поступил, не напомнив начальнику Воздушных Сил о том, что они уже встречались? Может быть, он должен был Баранову даже сказать, что является чем-то вроде его крестника?.. Или не должен был?.. Нет, пожалуй, он поступил верно.

Прощай, авиация!

— Вот и опять дорожки врозь, — грустно сказал Федот.

— На то они и дорожки, чтобы расходиться и снова сходиться! — весело ответил Николай и спросил: — Ты, никак, и впрямь загрустил?

Федот сидел, подперев подбородок кулаком, и наблюдал за ловкими движениями рук друга. Николай так же ловко, как с ручкой самолета или с карандашом, управлялся с сапожным инструментом.

— Видно, мне на роду написано плестись за тобой в хвосте! — сказал Федот. — Ты от вагранки, я — к ней; ты из школы, я — в нее; ты из Луганска, я — сюда. Странная судьба.

— Судьба у летчика одна — летать.

— Опять так: ты впереди, я сзади?

Николай покачал головой:

— Кто из нас — ты или я — полетит выше, дальше и скорее других, сидя тут, не скажешь.

— Может, не ты и не я.

— Так думать — лучше вовсе не соваться! — резко сказал Николай.

— А быть заранее уверенным, что всех переплюнешь, — Федот скептически усмехнулся, — тоже не дело.

— Ну, нет! — решительно воскликнул Николай. — Быть летчиком и не стремиться стать таким, как Чкалов?

— Высоко глядишь, Миколка.

— Выше всех, — рассмеялся Николай.

— Пожалуй, далековато.

— Дальше всех.

— Тогда тебе не сапогами заниматься нужно.

— Почему?

— Они к маршальскому жезлу не относятся.

— Это как сказать.

— Как ни говори.

— Петр Первый, говорят, токарничал, Суворов в бабки играл...

— А ты сапоги тачаешь?

— Хотя бы.

— Значит, так сказать, для истории?

— Нет, для себя.

— Время жалко.

— У каждого свой «пасьянс».

— Что, что? — удивился Федот.

— Это моя квартирная хозяйка-старушка время убивает: с места на место карты перекладывает, «пасьянс» называется.

— Что ж, и птичьим мозгам отдых требуется.

— Об этом и речь.

— Так бы и сказал: для отдохновения.

— Правильно. А вдобавок, такого сапога, как я сам для себя сошью, никто другой не сошьет.

— А тебе не зазорно? — спросил Федот. — Летчик, завтра командир — и сапоги тачает!

— Хочешь, я и тебе стачаю? Мировые будут сапоги! А то хочешь, рубашку сошью? Я теперь и это умею.

— Так сказать, командир-портниха?

— Разве хуже дудочника?

— Дудка — это, братец, искусство... — с обидой возразил Федот. — Я теперь, знаешь, как играю!

Николай взял гармонь:

— А ну, попробуем...

— По старой памяти, дуэт? Можно.

Федот бережно вынул из футляра новую флейту.

К удивлению соседей, из окошка комнаты Николая до глубокой ночи раздавалась музыка.

Это был прощальный концерт друзей.

Наутро Николай улетел.

Если бы он знал, с какой завистью две сотни глаз глядели вслед исчезающей в ярком утреннем небе сверкающей точке «И-5»!

Можно ли не позавидовать? На слет, в Москву!

За спинкой пилотского сиденья «И-5» лежали новые, начищенные, сверкающие сапоги работы Николая.