Горячие сердца

Сам он ни к кому не обращался за помощью и советом вовсе не потому, что никогда в них не нуждался. Гастелло боялся затруднить других, показаться назойливым. Он предпочитал потратить час собственного времени, чем отнять четверть часа у другого.

Это-то все и приводило его к постоянной занятости и кажущейся замкнутости.

Секретарь партийной организации считал своей обязанностью разбить холодок, окружавший Гастелло, крепче втянуть Николая в жизнь курсантов, дав ему понять, что его право и обязанность не только давать коллективу, но и брать у него. Но дело подвигалось медленно.

Секретарь пошел к комиссару школы.

— Все-таки внутри у него — кусочек льда.

— Вы так думаете? — недоверчиво спросил комиссар.

— Да... Не знаю, как его растопить.

Более опытный, комиссар, привыкший разбираться в «трудных» людях, не верил в холодность Николая.

И действительно, когда секретарь, по совету комиссара, ближе подошел к Николаю, он убедился в правоте комиссара. Он понял, что и не подозревал об истинной мере увлечения, с которым «холодный» Николай отдавался делу. Оказалось, что затаенной мечтой Гастелло было овладение самой современной, самой мощной авиационной техникой. Воплощение ее учлет увидел в больших современных воздушных кораблях. Ему хотелось летать на таком самолете, который был бы способен наносить врагам самые сокрушительные, самые точные удары.

У Николая были и свои герои, которых он считал образцами, достойными подражания. Примером стойкости в воздушном бою был для него пока все тот же Нестеров.

Образцом советского летчика, беззаветно преданного делу овладения новой техникой, большевика, всю жизнь стремившегося к тому, чтобы «летать выше всех, дальше всех, скорее всех», стал для Николая Валерий Чкалов.

К концу обучения в школе Николай был так же сдержан с товарищами, скромен и почтителен со старшими, как в день приезда в Луганск. Он стал, кажется, еще исполнительнее сам и еще требовательнее к младшим.

— Хотел бы я посмотреть на этого человека, когда он будет командиром, — сказал как-то начальник школы.

— Скоро увидим, — ответил комиссар.

До выпуска оставалось всего несколько дней.

Это был первый выпуск Луганской школы. Из Москвы прилетел начальник Военно-Воздушных Сил Красной Армии Баранов. Высокий, худой, с сухим носатым лицом, обветренным в частых полетах, он медленно проходил вдоль строя выпускников, испытующе вглядываясь в их лица маленькими серо-голубыми глазами. Это был человек, горячо любивший порученное ему дело, беззаветно преданный партии.

Баранов знал, в какое трудное и сложное время принимает в ряды воздушного флота этот новый отряд воздушных бойцов. Тучи на международном горизонте опять сгущались.

Как старый большевик и умный политик, Баранов понимал, что причин для беспокойства у воротил капиталистического мира было, действительно, достаточно. Они на деле убеждались в том, что чем дальше, тем крепче становится на ноги Советский Союз, растут во всем мире симпатии к коммунистам.

Все, что было в мире реакционного и антидемократического, пришло в движение. Силы реакции спешили расправиться с проявлениями демократии в своих странах, спешили подготовить плацдарм для агрессивных авантюр у восточных и западных границ СССР.

Всякий советский гражданин понимал, что в таких обстоятельствах ни на минуту не может быть ослаблено внимание к строительству вооруженных сил СССР.

В коротких и ясных выражениях охарактеризовав обстановку, в которой молодые летчики получали путевку в военную жизнь, Баранов сказал:

— Знаю: вам было нелегко. Нагрузка была порядочная. Не стану вас успокаивать, будто теперь, с окончанием учебы, вам станет легче. Отдыхать некогда. Иногда спрашивают, нельзя ли несколько замедлить темп, придержать движение. Нет, нельзя, товарищи! Нельзя снижать темпы!.. Задержать темпы — это значит отстать. А отсталых бьют. — Баранов оглядел шеренгу завтрашних командиров: —Я не спрашиваю вас, устал ли кто-нибудь, хочет ли отдохнуть. Не спрашиваю потому, что знаю: среди вас, партийных и непартийных большевиков, нет ни одного, который хотел бы быть битым.

Секунда молчания перед новой фразой дала возможность прорваться овации слушателей.

Когда овация утихла, Баранов сказал:

— Теперь поглядим, как вас научили летать. Нуте-с...

Как водится, начальство приберегало лучших выпускников к концу демонстрации полетов. Кому же не хочется похвастаться своими птенцами!

Баранов, отлично знавший летное дело и сам научившийся летать, когда партия послала его в ВВС, недоверчиво поглядывал на полеты. Он делал замечания, редко содержавшие больше двух-трех слов, но всегда меткие и верные.

Неточные посадки двух выпускников заставили Баранова густо покраснеть. Вот очередной выпускник, заложив вираж, потерял скорость и сорвался в штопор. Маленькие глаза Баранова сощурились еще больше, и он коротко бросил:

— Сундук!

Это был очевидный позор. И не только для незадачливого курсанта, но и для всей школы.

По рядам стоявших внизу товарищей неудачника пробежал ропот. Было ясно: на ласковую встречу ему рассчитывать не придется.