Горячие сердца

Каким ушатом холодной воды бывает насмешливое замечание инструктора для учлета, вообразившего себя королем воздуха! Какой незаслуженной обидой отдается в сердце выключенное инструктором второе управление! А как боится ученик оказаться неспособным в глазах инструктора, когда при грубой ошибке самолет вдруг скользнет на крыло, провалится, потеряв скорость, или нырнет, словно бросившись с вышки! А инструктор при этом еще не исправит ошибку. Он нарочно дает ученику почувствовать последствия, к которым может привести ошибка. Очень часто руки и ноги ученика, подчиняясь инстинкту самосохранения, совершают при этом движения, обратные тем, какие вызвали ошибку. Пытаясь выправить самолет, ученик слишком резкими движениями ручки окончательно выводит его из повиновения. Тогда учлету кажется: вот и всему конец! И как ему делается стыдно, когда инструктор, постучав по зажатой ручке, берет управление и спокойными, плавными движениями, кажущимися ученику едва заметными, возвращает самолет к режиму нормального полета. В такие минуты все представляется ученику до смешного простым. Ему кажется, что еще минута, и он сам, конечно, отлично справился бы с непослушной машиной. Но проходит день — он снова в воздухе, и снова самолет, как норовистый конь, совершает какой-нибудь головоломный пируэт, вовсе не считаясь с волей ученика. И опять отчаяние овладевает душой новичка, и положение кажется необычайно сложным, едва ли не впервые создавшимся в авиации. А инструктор, как назло, и на этот раз обуздывает самолет таким спокойным, таким простым движением, что приводит ученика в еще большее отчаяние.

Какой учлет может все это пересказать, вылезая из кабины после первых полетов!

Не мог этого сделать и Николай.

Он вовсе не был чудо-учеником, с первого раза овладевшим самолетом.

Тяжелый договор

Однако все реже и реже Николаю бывало стыдно за свою забывчивость, за жесткую хватку, за резкие движения рулями.

И вот, наконец, он услышал от инструктора слова, ради которых пришел сюда. Каждый учлет мечтал о них, как о высшей награде. За этими словами каждому чудилссь право на полную власть над необъятным воздушным океаном.

— Завтра — в самостоятельный полет!

Николай услышал эти слова раньше других учлетов. Его товарищи еще совершали элементарные ошибки в полетах с инструктором.

В тот вечер он писал отцу:

«...Теперь я знаю: буду летчиком».

Пилотаж дался Николаю легко.

«Будет человеком», — говорил начальник Школы, любуясь изящными, уверенно-стремительными эволюциями его самолета. Можно было безошибочно сказать: самолет ведет прирожденный истребитель, смелый, но рассудительный и хладнокровный.

Впрочем, никто не мог знать наверняка, как же в действительности выглядит в самостоятельном полете этот прекрасный, подающий такие надежды пилот: что он думает, что чувствует? Как достигает того, что в полете он и самолет — одно целое? Ведь стоило самолету оторваться от земли, Гастелло оставался один на один с машиной, а как только кончался пробег после посадки и самолет затихал, словно усталая птица, с его сиденья сходил тот самый Гастелло, какого знали прежние товарищи по работе, по средней школе. какого знали нынешние товарищи по школе летчиков — сдержанный, скромный, малоразговорчивый.

Даже в минуты наибольшего возбуждения, овладевавшего всеми учлетами, он оставался спокойным, а его движения — уверенными, точными и, как всегда, неторопливыми.

Гастелло никогда никуда не спешил. А завидев спешащих, суетящихся людей, говаривал:

«Спешите медленней — не опоздаете».

По нему можно было проверять часы. И не только часы. Он мог быть мерилом душевных качеств летчика, коммуниста, товарища. Всегда сдержанный и суховатый на вид, он мог тем не менее служить образцом товарищеской выручки в учебе и в быту.

Первое время курсанты считали Николая педантом и зубрилой. Они косо поглядывали на то, что он редко бывал в клубе, почти не участвовал в кружке самодеятельности, разве что изредка игрывал на баяне. Товарищи принимали его сосредоточенность за неприветливость, постоянную занятость — за отчужденность. Чтобы преодолеть эту холодность в отношениях, понадобилось вмешательство секретаря партийной организации курса, который давно наблюдал Николая и понял его: то, что курсанты считали в Николае гордостью, было на самом деле лишь проявлением большой скромности.

Продолжая наблюдать за жизнью Николая, секретарь партийной организации заметил, как тот по собственной инициативе приходит на помощь отстающим. Помощь эта оказывалась с необычайной тактичностью: тихо, скромно, без какого бы то ни было афиширования. Знал о ней, как правило, только тот, кто ее получал.

Николай оказывал помощь товарищам вовсе не от избытка времени и способностей. Ему и самому далеко не всегда было легко. Но в нем крепко жило сознание принадлежности к коллективу. Он говорил себе, что, являясь его неотъемлемой частью, он как бы несет долю ответственности за каждого из его членов.