Гордый наш язык…

Много оттенков в колебаниях форм. Сто лет назад друг Н. Г. Чернышевского, ученый корректор А. Студенский, с мнением которого считались многие писатели, полагал, что «оспоривать гораздо конкретнее (чуть не в драке), а оспаривать абстрактней; борются телесно, физически, например, борцы, а борятся отвлеченно, например, с предрассудками». Позднее нашли, что и одним различием в ударении можно передать такое же противопоставление конкретного отвлеченному, звони́т конкретно («по ком звони́т колокол»), а зво́нит отвлеченно, как действие вообще, когда, бывает, и вовсе уже не звоня́т (говоря по телефону, вы не бьете в колокола).

Этот пример покажется странным, поскольку не каждый из нас сознательно избирает то ударение, которое можно назвать «правильным».

В русском языке довольно много глагольных пар, различающихся и ударением: во́зит — везёт, но́сит — несёт. Одни обозначают неопределенность длительного процесса, который воспринимается отвлеченно (возит, носит), другие — конкретный результат такого действия (везёт, несёт). Продолжая эту закономерность в противопоставлениях ударений, русская речь создает и пары слов типа — га́сит — гаси́т, горо́дит — городи́т, да́рит — дари́т, ко́сит — коси́т, кру́жит — кружи́т, су́чит — сучи́т, тру́бит — труби́т, це́дит — цеди́т, чи́нит — чини́т и т. д. Иные из них уже разошлись и по смыслу, прочие же колеблются, поскольку нет пока оснований «сделать» из общего корня два разных слова.

Чем-то чрезвычайно важно для нашей мысли разграничение действия и его результата, и пока нет в языке других средств выделить этот тонкий смысл, мы пользуемся ударением.

Сейчас много спорят относительно произношения: мы́шление или мышле́ние, обеспе́чение или обеспече́ние, наме́рение или намере́ние? Если нужно показать процесс — сохраняют близость слов к глаголу и его ударение: мы́слить — значит, и мы́шление; если важен результат — ударение совпадает с обычным для этих имен, то есть стоит на суффиксе: мышле́ние. То же и у отглагольных имен. Скажем, в милицию сделан приво́д, но у механизмов имеется при́вод; прику́с как действие, но положение зубов при сомкнутых челюстях называют при́кус, и т. д. Пока такие различия существуют в разговорной речи, не все подобные формы признаются литературными. Это неудивительно, потому что литературная речь по традиции — письменная, а на письме ударения мы не обозначаем. Обозначали бы — скорее живая закономерность языка пробилась бы в норму. Но что тенденция есть — доказывается общим правилом: глагол сохраняет ударение на корне всюду, где это возможно. Глагол, который в различных видах постоянно порождает всё новые слова, сам остается неизменным. Вот насколько важно внимательно наблюдать за тем, сдвинуто ли ударение с глагольного корня, пошатнулись ли «глагольные» свойства его.

Глагол, выражая действие, бьется в усилиях найти какое-то средство различить тот ускользающий смысл, который заключен в отдельном слове, когда им пользуются для выражения именно этой мысли. Что важно для современного человека? Различать конкретное, частное, это — от отвлеченного, общего, всякого. Это самое важное, и язык подбирает формы, чтобы такое различие передать. Уберите глагольные варианты как ненужный хлам — заглохнет дорога поисков.

Чтобы создать отвлеченное по смыслу слово, можно, конечно, воспользоваться иностранным словом, сразу же заимствуя с ним и представление о новом, отвлеченном и общем. Пожалуйста! Однако этот путь заводит в тупик. Вот мнение языковеда академика Грота: