Читаем Гордый наш язык… полностью

Еще одна особенность в развитии современной мысли способствует совпадению слов. Глагол встать отражает конкретное физическое действие, тогда как стать по смыслу близко к отвлеченным значениям слова становиться, то есть делаться, возникать. Необходимость разграничить конкретное и абстрактное действие привела к противопоставлению слов по новому признаку, и особенно активно в разговорной речи. «Стал на рабочее место» можно понять и отвлеченно, как приступил к работе, «встал на рабочее место» — в конкретном и образном смысле, как заступил на пост, решительно и бесповоротно стал что-то делать; стал — несколько пассивно, встал — активно, поэтому последнее и употребляется чаще всего. Примерно так сегодня каждый из нас и понимает различие между стать и встать.

Писатель А. Югов разбирал известное место из повести Пушкина: «Лошади стали». «Так в литературном языке, а для ямщика это слишком общо, расплывчато. Отчего она стала: дернула сразу, но не взяла — осеклась; дернули, но затоптались — замялись, если хомут душит — затянулась, если от долгого и быстрого бега — задохлась». В те поры, когда столь важными казались подобные частности, различие между встать и стать осознавалось резко; но со временем, когда соединились все эти конкретности в отвлеченном стали, неожиданно маловажным показалось и различие между стали и встали. Не говорим — взойти, не будем говорить и встали! Такое вот рассуждение…

Однако живы еще в сознании и прежние значения слов, согласно которым стать — остановиться: машина стала, а встать — подняться: встал с постели. Происходит смешение смыслов, старых и новых, возникает множество переходных случаев, которые закрепляются в устойчивых оборотах речи и, уже как авторитетный пример, разрушают старые нормы.

Сегодня толковые словари не возражают против замены глагола стать глаголом встать, хотя в официальных документах и в литературном языке смешение их недопустимо. И особенно в традиционных сочетаниях лучше сохранять старые слова: стать на вахту, стать на рабочее место.

<p>Одеть или надеть</p>

«Давай глядеть: кого одеть и что надеть?»

Новелла Матвеева

В этой поэтической строке ответ: кого-то — одевают, на себя же — надевают. Надевают шляпу — одевают ребенка. Глаголы эти, да еще и двух глагольных видов — одеть и одевать, надеть и надевать — общего корня и обозначают одно и то же, но грамматические правила их употребления всегда были разными. Но все смешалось, как только утратилась древняя связь приставки со свойственным только ей предлогом: НАдеть НА голову, НАдеть НА что-то, но — Одеть Одежду, Одеть ВО что-то… Возник соблазн свести все дело к одному лишь одеть, как самой простой форме: попытки этого в разговорном русском языке известны уже с начали XIX века, в языке литературы — с XX века. В ремарках Чехова к пьесе «Три сестры» «Маша, напевая, одевает шляпу», а чуть позже: «Маша снимает шляпу». Одеть и снять. После 1917 года дело зашло так далеко, что уже в 1925 году «Журналист» вынужден был признать: «Совершенно исчезло из употребления слово надевать. Во всех случаях жизни его заменило одевать».

Неудивительно, что и составители справочников колебались. С 1889 по 1912 год было высказано множество пожеланий избавиться от упрощений устной речи, не обобщать одеть как единственную форму глагола. Особенно северяне (в Петербурге и в Москве) стали охотно смешивать оба глагола в употреблении; южане их различали.

С 50-х годов прошлого века снова проявилось стремление различать эти глаголы, появились люди, дорожившие смыслом оттенков. Но разговорная речь тем временем делала свое. Одеть да одеть… Как бы отчаявшись в том, что удастся отстоять различение, новейший справочник «Трудности словоупотребления и варианты норм русского литературного языка» в 1973 году впервые разрешает употреблять в разговорной речи оба глагола безразлично: одеть или надеть — и на себя, и на кого-то другого, сверху (шляпу на голову, очки на нос) и «вокруг себя» (одеть на себя одежду).

Перейти на страницу:

Все книги серии Русская словесность

Похожие книги

Агония и возрождение романтизма
Агония и возрождение романтизма

Романтизм в русской литературе, вопреки тезисам школьной программы, – явление, которое вовсе не исчерпывается художественными опытами начала XIX века. Михаил Вайскопф – израильский славист и автор исследования «Влюбленный демиург», послужившего итоговым стимулом для этой книги, – видит в романтике непреходящую основу русской культуры, ее гибельный и вместе с тем живительный метафизический опыт. Его новая книга охватывает столетний период с конца романтического золотого века в 1840-х до 1940-х годов, когда катастрофы XX века оборвали жизни и литературные судьбы последних русских романтиков в широком диапазоне от Булгакова до Мандельштама. Первая часть работы сфокусирована на анализе литературной ситуации первой половины XIX столетия, вторая посвящена творчеству Афанасия Фета, третья изучает различные модификации романтизма в предсоветские и советские годы, а четвертая предлагает по-новому посмотреть на довоенное творчество Владимира Набокова. Приложением к книге служит «Пропащая грамота» – семь небольших рассказов и стилизаций, написанных автором.

Михаил Яковлевич Вайскопф

Языкознание, иностранные языки