Голод (пер. Химона)

Передъ дверью я снялъ сапоги и началъ подниматься. Везд тишина; во второмъ этаж можно было разслышать тикъ-тиканье часовъ и голосъ плачущаго ребенка; потомъ больше ничего. Я нашелъ свою дверь, приподнялъ ее немного за углы и открылъ, по обыкновенію, безъ ключа, вошелъ въ комнату и закрылъ ее безшумно за собой.

Все было по прежнему, такъ, какъ я оставилъ: гардины на окнахъ были отдернуты, и кровать стояла пустой; на стол мерцало что-то блое, вроятно, моя записка къ хозяйк; она, значитъ, не была здсь наверху съ тхъ поръ, какъ я ушелъ. Я провелъ рукой по блому пятну и ощупалъ къ своему удивленію письмо. Письмо? Я подношу его къ окну, разбираю, насколько это возможно въ темнот, плохо написанныя буквы и узнаю, наконецъ, мое собственное имя. «Ага! — подумалъ я, — отвтъ отъ хозяйки, запрещеніе входить въ комнату, если мн вздумается когда-нибудь вернуться».

И медленно, очень медленно я оставляю опять комнату, несу сапоги въ одной рук, письмо въ другой, а одяло подъ мышкой. Я стараюсь ступать какъ можно легче, стискиваю зубы на скрипучихъ ступеняхъ, благополучно спускаюсь по лстниц и стою опять въ дверяхъ.

Потомъ я опять надваю сапоги, вожусь долго съ ремнями, сижу еще нкоторое время неподвижно и пристально, безъ одной мысли, смотрю передъ собой, держа письмо въ рук.

Наконецъ, я встаю и иду.

На улиц свтится желтый свтъ газоваго фонаря; я подхожу къ фонарю, упираю свой свертокъ о столбъ и открываю письмо, — и все это въ высшей степени медленно.

Вдругъ будто свтовой потокъ залилъ мою грудь, — я слышу, какъ я издаю легкій крикъ, безсмысленное восклицаніе радости: письмо было отъ редактора, мой фельетонъ былъ принятъ и уже сданъ въ типографію. Нсколько маленькихъ измненій… нсколько описокъ… написано съ большимъ талантомъ… Завтра будетъ напечатано… 10 кронъ.

Я смялся и плакалъ, побжалъ большими шагами внизъ по улиц, остановился, упалъ на колни и началъ горячо молиться. А часы бжали.

Всю ночь, до самаго утра я метался по улицамъ и повторялъ, поглупвъ отъ радости, не переставая: написано очень талантливо, значитъ, маленькій шедевръ, геніальная вещица. И десять кронъ.

ЧАСТЬ II

Нколько недль спустя, въ одинъ прекрасный вечеръ я опять очутился на улиц.

Мн опять пришлось быть на одномъ изъ кладбищъ, гд я писалъ статью для газеты. Пока я былъ занятъ этимъ, пробило 10 часовъ, стемнло, ворота должны были закрыться. Я былъ голоденъ, очень голоденъ; 10 кронъ продержались очень недолгое время, а теперь вотъ уже 2–3 дня, какъ я ничего не лъ, чувствовалъ себя совсмъ разслабленнымъ, утомленнымъ отъ писанія карандашомъ.

Въ карман у меня была половина перочиннаго ножика и связка ключей, но ни одного хеллера.

Когда ворота кладбища заперли, мн бы, собственно говоря, нужно было итти домой, но изъ инстинктивнаго страха передъ моей комнатой, въ которой такъ было пусто и темно и въ которой мн приходилось жить, я отправился дальше, пошелъ наудачу, мимо Ратуши, внизъ къ морю до желзнодорожнаго моста, гд я слъ на скамеечку.

Въ эту минуту у меня не было грустныхъ мыслей, я забылъ совсмъ о своей нужд и чувствовалъ себя успокоеннымъ видомъ моря, мирно и красиво растилавшагося въ полутемнот. По старой привычк я хотлъ наслаждаться чтеніемъ только что написанной вещи, казавшейся моему больному мозгу самымъ лучшимъ, что до сихъ поръ было мною сдлано. Я досталъ рукопись изъ кармана и поднесъ со близко къ глазамъ, чтобы можно было разобрать, и началъ перечитывать одну страницу за другой. Наконецъ, я усталъ и сложилъ листы. Повсюду кругомъ тишина, море казалось голубымъ перламутромъ, и маленькія птички безшумно пролетали мимо меня.

Тамъ дальше стоитъ на посту полицейскій, кром него ни одной души, и вся гавань лежитъ погруженная въ глубокую тишину.

Я еще разъ перечитываю свои богатства. Половинка перочиннаго ножика, связка ключей, но ни одного хеллера. Вдругъ я опять хватаюсь за карманъ и достаю свои бумаги. Это было совсмъ машинальное движеніе, безсознательный нервный толчекъ. Я вытащилъ блый, неисписанный листокъ и, — Богъ знаетъ откуда мн пришла эта мысль, я сдлалъ изъ него свертокъ и осторожно закрылъ такъ, чтобъ онъ казался чмъ-то наполненнымъ, и далеко! отбросилъ его на мостовую. Втеръ отнесъ егоеще дальше, потомъ онъ упалъ.

Голодъ опять заявилъ о себ. Я посмотрлъ на блый свертокъ, который, казалось, былъ заполненъ блестящими серебряными монетами, и я началъ внушать себ, что дйствительно въ немъ что-то есть. Я напрягалъ вс свои силы, чтобы отгадать сумму: если я врно отгадаю, она будетъ моей! Я представлялъ себ на земл маленькія, хорошенькія монеты въ 10 еръ, а сверху жирныя, десятикронныя монеты — цлый фунтъ денегъ! Я пристально смотрлъ на него широко раскрытыми глазами и уговаривалъ себя пойти и украсть.

Въ это время я слышу, что полицейскій вдругъ кашляетъ… И какъ мн могло притти въ голову тоже закашлять? Я поднимаюсь на скамейк и кашляю, повторяю это три раза, чтобы онъ слышалъ.

Онъ натолкнется на бумажный свертокъ, когда придетъ сюда. Я радовался своей выходк, потиралъ руки и ругалъ полицейскаго на вс корки.

Покажу я ему носъ, собак!