Голод и тьма

Еще, увы, к запаху соломы примешивался запах мочи – не знаю, сколько я лежал в отключке, но штаны у меня были мокрыми. Блин, ну, не дурак ли я? Сколько раз мне говорили, чтобы я никуда не ездил без охраны. Тем более, после Мексики. А я, как и тогда, оказался самым умным.

Зачесалась щека. Я хотел ее почесать, но руки оказались связаны. Ноги, кстати, тоже. Пришлось почесаться о телегу – и в щеку впилась заноза. Так, и что теперь? Хорошо хоть, щека перестала чесаться.

Неожиданно послышались голоса. Говорили по-немецки, но на каком-то нижненемецком диалекте, так что понимал я их сначала с трудом.

– А ты уверен, что этот подойдет?

– Видно же было – ехал из русского монастыря, значит, русский. И не солдат, ведь одет в партикулярное платье. И чудное такое – не иначе из этих, пришлых. И не воин – кирасы нет, меча тоже, ножом драться не умеет.

– Да, на воина не похож.

– Теперь в этом не уверен – он убил пятерых моих людей и ранил двоих. Ладно, почти все они эсты, быдло, туда им и дорога. А вот Вольфганг теперь больше не будет иметь детей – и его пришлось оставить там, у Ирбоски.

– У Изборска.

– Не все ли равно – с этими русскими названиями можно и язык сломать.

– То же самое они говорят про наши названия, Альберт.

– Ну и что же такого сложного в название Дерпт? Или Киррумпэ?

Первый захохотал.

– Ты еще спроси, что же такого трудного в названии Кведлинбург. А его никто не выговаривает с первого раза.

– А это еще где?

– Я там родился. Потом, дурак, приехал в эти края. А ты?

– А я из Лауэнбурга – это в Померании. Младший сын, надоело, подался сюда. Думал, все просто – режь ливов, пруссов и эстов, и дело с концом. А здесь то нас шведы бьют, то вот к русским посылают. И, как назло, какой-то русский Вольфганга оскопил. А как я без него? Лучший мой человек был.

– Выходят твоего кнехта. А что он больше баб не сможет трахать – так ему, кобелю, и надо. А то мои эсты недовольны, он как выпьет, то сразу в их деревню, где ему все равно, девка перед ним или чья-то жена. Иногда даже маленьких обесчестить может. Хотел его пару раз прогнать, да барон не разрешил – солдат, говорит, хороший, а этих эстов не жалко. Теперь, наверное, Вольфганг совсем озвереет – а такие люди нам не помешают.

– А с этим что будет?

– Что, что. Передадим его полякам, как обещали. Их король Сигизмунд, говорят, обещал за русского из этих, пришлых, большие деньги; а наш барон выдаст нам с тобой по тысяче талеров. Слава Господу и всем его святым!

– Избить бы его как следует.

– Я тебе изобью! Не слышал, что ли – было сказано взять неповрежденным. А то издохнет по дороге… Твой человек ещё ему по голове дал, да так, что он, может, и не оправится.

– Оправится. Мой человек дело знает. Но его что, на руках теперь носить? После того, что он сделал с моими людьми?

– У поляков есть свои пыточных дел мастера, они пусть с ним и работают. Не бойся, Эдмунд, ему будет похуже, чем, если ты его изобьешь.

Так, подумал я. Похоже, влип. Но вот что интересно. Это немцы – стало быть, везут меня куда-нибудь в близлежащую Ливонию. Католики – протестанты не стали бы говорить о святых. Везут меня в эстонскую часть Ливонии – упоминаются именно эсты, но ту часть, что под Речью Посполитой – именно там в основном католики. Первый, Альберт, такое впечатление, только что встретил второго, Эдмунда, и его людей – наверное, мы еще недалеко от границы. Эдмунд, судя по голосу, был тем самым, который кричал, чтобы меня брали живым. И хорошо, что они не знают, кто я.

Заноза в щеке тупо ныла, гениталиям было холодно – представьте себе, все снизу мокрое, а температура градусов в восемь, не больше. Я даже не мог вытянуться в полный рост – телега была не более метра восьмидесяти в длину, а во мне было сантиметров на пять-шесть больше. Но я решил пока не подавать голоса.

Через час телега остановилась, солому подняли и достали меня. Альберт оказался здоровенным рыжим и бородатым немцем. Эдмунд же – тоже нехилого размера светловолосый крепыш с шрамом на всю щёку.

– Допри ден, – насмешливо сказал мне Альберт.

– Was soll des[37]? – спросил я.

Тот переменился в лице.

– Ты кто? И почему говоришь, как шваб?

– Я барон Александр фон унд цу Нойфен, – сказал я, нагло присвоив себе титул исторических хозяев одной из руин, располагавшихся недалеко от Штутгарта. – На службе его сиятельства князя фон Николаефф.

– Ты что, православный, если служишь их князю?

– Нет, католик, – и я перекрестил свое сердце – мелко и слева направо. Моя первая жена была католичкой, и я нередко бывал в их церквях вместе с ней. У нее даже были планы нашего венчания в католической церкви – к счастью, прерванные известной историей с ее шефом.

– Прочитай «Отче наш».

Я учил в свое время латынь, и начал: «Pater noster, qui es in caelis…» – тщательно следя, чтобы произносить слова именно так, как произносили их в средневековой Германии.

– Хватит. Значит, ты и правда католик, да еще, похоже, немецкий дворянин. Ну что ж, это меняет дело. Но ты говоришь, что служил у их князя. Ты там много видел?

– Много чудесного, – сказал я.