Голод

По правде говоря, это должно бы быть более серьезной проблемой, особенно учитывая то, сколько преступлений Голод совершил против меня самой и моих близких. Но я каким-то непостижимым образом примирилась с мыслью о том, кто и что такое всадник. Я хочу, чтобы он остановился, но не могу его остановить.

И если уж быть предельно честной, не знаю, надо ли. Люди бывают ужасными. Может быть, мы все это заслужили.

______

Голод пьет не переставая. Пьет, пьет и пьет. Такое количество спиртного могло бы убить человека трижды. Но со Жнецом вроде бы все в порядке. Правду сказать, он даже не выглядит таким уж пьяным.

Пока он уничтожает выпивку, я ставлю перед собой задачу уничтожить бо2льшую часть еды, стоящей передо мной. И тоже понемногу пью.

Между делом мы начинаем расспрашивать друг друга обо всем подряд.

– Сколько у тебя было мужчин? – спрашивает Голод, потягивая вино из бокала.

– В смысле секса? – уточняю я, хватая пригоршню орехов. – Не знаю. – Я кладу в рот орешек кешью. – Много.

– А женщин сколько?

– Тридцать три, – отвечаю я, не медля ни секунды.

Брови у него взлетают вверх.

– Ты считала?

– Они были поинтереснее в постели, лучше запоминались, – говорю я и разгрызаю еще пару орехов. – А у тебя? – спрашиваю я. – Сколько у тебя было?

Голод делает большой глоток вина, и взгляд у него становится отстраненным.

– Не знаю. Не помню.

Я недоверчиво смотрю на него.

– Тогда почему решил, что я должна помнить?

– Потому что ты человек и тебя волнует все человеческое. А мне на это плевать. – С этими словами он допивает вино и наклоняется над столом, чтобы наполнить свой бокал. – Кстати о человеческих делах: какие у тебя есть необычные таланты? – спрашивает он.

– Я могу затрахать мужчину до потери сознания, – охотно отвечаю я.

Он вздыхает.

Ой, ну неужели он думал, что я откажусь от неприличных сексуальных шуток? Бедный наивный человек.

Я бросаю на Жнеца невинный взгляд.

– Могу показать, если ты…

– Давай пощадим мои глаза, – говорит он, поднося к губам бокал с вином. – За прошедший день я уже потерял обе руки. Не хватало, чтобы теперь еще и глаза выпали.

Однако, что бы он ни говорил, вид у него, клянусь, слегка заинтригованный.

Лично я так заинтригована даже не слегка.

– Ну а помимо доведения мужчин до обмороков, – говорит он, – чем еще ты любишь заниматься? Читать? Петь? Танцевать? Так, стоп, последнее мимо. Танцуешь ты дерьмово, это я и так знаю.

Сказано чертовски грубо, но у меня вырывается невольный смех. Кажется, у меня уже возникла некоторая слабость к сволочному характеру Голода.

– Поцелуй меня в задницу, – добродушно огрызаюсь я.

– М-м-м… – Он опять смотрит на меня оценивающим взглядом, как будто истолковал это предложение буквально.

При этой мысли у меня теплеют щеки.

– Я умею немного бренчать на пианино, – осторожно говорю я, – могу даже попасть в ноты, если мелодия несложная.

Но всадник, похоже, уже не слушает, и я снова думаю о том, что чувствовала бы рядом с этим сверхъестественным созданием, если бы он был на мне… и во мне.

Мои мысли прерываются, когда перед глазами прямо из воздуха появляются коса и весы Голода. Оба предмета материализуются прямо посреди нашего импровизированного пиршества, а весы даже опрокидывают пустую бутылку.

Я вздрагиваю при виде них.

– Это?..

– Всегда так бывает? – договаривает за меня Голод. – Если я оставляю их надолго, то всегда.

– А надолго – это на сколько?

Жнец берет косу со стола.

– Я пытался это выяснить, когда меня держали в плену.

При слове «плен» я вскидываю на него глаза. Это единственное, о чем мы не говорили в этот вечер. О том, как Голод был в плену. И, судя по его голосу, неслучайно.

От одного его тона мурашки бегут по коже.

– Я приходил в себя на пике или…

– На пике? – в ужасе повторяю я.

Взгляд его зеленых глаз останавливается на мне, и я почти воочию вижу его боль и отголосок давнего гнева.

– Если мне везло, я был привязан к ней. А если нет… – Взгляд его делается отстраненным, и я внутренне подготавливаю себя к тому, что мне предстоит услышать. – Если нет, то меня приколачивали к ней гвоздями или насаживали на нее.

Насаживали?..

Мой желудок внезапно уже не может спокойно переваривать еду.

Голод кладет косу на колени, его пальцы скользят по выгравированным на ней символам.

– Но именно в такие несчастливые дни появлялось мое немногочисленное имущество. Конечно, его отбирали… да и не все ли равно. Я был слишком слаб и изранен, чтобы пустить его в ход или применить какие-то свои сверхспособности.

Перед моим мысленным взором рисуются картины – ужасные картины, – и мне физически больно представлять себе Голода таким. Даже вообразить не могу, как больно ему было, когда его сила ему изменила.

– Они и дух мой сломили, – тихо признается он, глядя на вино в бокале. Словно это воспоминание слишком болезненно, чтобы вынести его на трезвую голову, он подносит бокал к губам и осушает его тремя большими глотками.

Я кладу руку всаднику на бедро и сжимаю.

– Мне очень жаль. Правда.

Я не жестокий человек, и его слова и выражение его лица пробуждают во мне инстинктивное желание защищать.