Голод

Жнец все смотрит на меня напряженным взглядом.

– Оно этого не заслуживает.

Кажется, он меня сейчас поцелует.

Мне не до поцелуев, но Голод смотрит так, будто готов убедить меня передумать. Его ладони все еще на моих щеках, я чувствую его щекочущее дыхание, и его лицо так близко, так близко… А еще его дикие глаза и злобный рот. Я замираю, на мгновение забыв о своей вине.

Когда я уже думаю, что Жнец вот-вот упадет в мои объятия, он убирает руки.

– Ты, наверное, есть хочешь, – говорит он.

Меня накрывает волна разочарования, и все горести снова возвращаются.

– Я в шоке – как это ты вспомнил, что мне нужно есть, – говорю я.

– Если ты забыла, цветочек, я Голод. Голод – это то единственное, о чем я никогда не забываю, – отвечает он, берет меня за руку и поднимает на ноги.

– Если ты забыл, – говорю я, пока он выводит меня из комнаты, – до сих пор мой голод тебя как-то не заботил.

Он не отвечает – просто тянет за собой. Мы выходим из этого крыла поместья, пересекаем двор. На бронзовых доспехах Голода поблескивают последние крупицы угасающего света.

И вновь от его вида у меня перехватывает дыхание. Он похож на героя легенд: ошеломляющий рост, мускулистое тело, и все это заковано в доспехи, словно пришедшие из древних мифов. Почти невозможно представить, что меньше суток назад он был мертв.

Затем Жнец оглядывается на меня через плечо и замечает мечтательное выражение на моем лице. Уголок его рта изгибается в лукавой улыбке, а в глазах словно пляшет что-то. Я думаю, что он будет меня дразнить, но нет. Он только бросает на меня загадочный взгляд и снова смотрит вперед.

Только после того, как мы входим в главное здание, я вспоминаю о людях, которых Голод заманил в силки своих растений.

Останавливаюсь, глядя на густую зеленую стену кустов, торчащих из земли. С тех пор как я видела тех людей в последний раз, на растениях распустились цветы, а лозы поднялись по стенам, почти скрыв вестибюль. Другие растения оплели мебель, и теперь дом напоминает какой-то странный фантастический пейзаж. Среди всего этого я не вижу ни одного тела.

– Где они? – спрашиваю я, вглядываясь в сгущающийся полумрак.

– Люди? – спрашивает Жнец. – Я убрал их отсюда.

Я перевожу взгляд на Голода.

– Как?

Он изгибает бровь.

– После всего, что видела, ты все еще удивляешься моим способностям?

Я не отвечаю, и он добавляет:

– Я приказал растениям убрать их.

Я слегка морщусь, представляя, как это было.

– Зачем?

– Мне, конечно, нравится вид мертвых людей, но я подумал, что тебе это может испортить аппетит.

Наверняка испортило бы, но с каких это пор Голод обращает внимание на такие вещи?

Это какая-то… удивительная забота с его стороны.

– Пожалуйста, – говорит он. Нельзя же просто проявить доброту, не добавив в нее ложку дегтя.

Теперь, когда я знаю, что внутри этих растений нет мертвых тел, я еще немного смотрю на листву, поражаясь этому странному зрелищу.

– Я никогда особенно не сочувствовал тяготам живых, – говорит Голод, тоже глядя на растения. – Еще до того, как твои сородичи захватили меня в плен.

Я бросаю на него быстрый взгляд. Что-то в наклоне его головы и блеске глаз напоминает мне о диких, неизведанных местах. Он был прав, когда говорил, что у него больше общего с горами и облаками, чем с людьми.

Это не значит, что он мне меньше нравится. Наоборот, эта нездешность делает его еще привлекательнее. Я знаю мужчин, даже слишком хорошо. А это создание с его сверхъестественными способностями и потусторонним разумом – не знаю.

Единственное, что в нем есть человеческого, – это его жестокость.

Голод снова берет меня за руку и выводит из комнаты. Наш путь лежит через столовую, и, проходя мимо огромного стола в центре комнаты, я понимаю, что ужин, который я испортила всаднику (к его вящему удовольствию), был только вчера. А кажется – целую жизнь назад.

Мы проходим в какую-то безликую дверь. За ней огромная кухня.

В отличие от других кухонь, в которых мы успели побывать, в этой нет души. По ничем не украшенным стенам и голой столешнице видно, что здесь никто подолгу не задерживался, кроме слуг.

– Еду тебе приготовить некому, – говорит Голод. – Боюсь, мы тут одни.

Кажется, его это и в самом деле немного беспокоит.

– Обойдусь, – говорю я. В отличие от некоторых известных мне людей, я в последние несколько лет готовила себе сама. Я ощущаю укол грусти, когда понимаю, что мне уже не вернуть те времена, когда мы с другими девушками из борделя устраивали на кухне праздник обжорства, смеясь и болтая за готовкой и уборкой.

Не так уж плохо мне жилось в «Раскрашенном ангеле». Вовсе не так уж плохо.

К кухне примыкает кладовая, где, судя по всему, и хранится бо2льшая часть продуктов. Тут стоят огромные мешки с рисом и мукой, банки со всевозможными фруктами, сушеные салями, с перекладин над головой свисают пучки трав – и так далее и так далее. Есть даже готовые продукты – например, корзина с сырным хлебом, которая стоит на полке нетронутой, и маленький пакетик чипсов из маниоки.

Голод подходит к головке сыра и приглядывается.

– Пахнет смертью. Я чрезвычайно заинтригован.