Голод

– Я… не очень-то привыкла быть искренней, – признаюсь я. До «Раскрашенного ангела» я была девственницей. Я занималась сексом только профессионально.

– Я тоже не очень-то привык быть человеком, – говорит Голод. – Но сейчас мы с тобой оба попытаемся, черт возьми.

Я не успеваю даже скорчить шокированное лицо: губы Жнеца снова впиваются в мои, и рот у него какой-то одновременно злой и голодный.

А потом словно прилив накатывает, и меня утаскивает под воду.

Где бы он ни прикоснулся ко мне, кожа откликается, словно живая. Он просовывает ногу мне между бедер, касаясь самых сокровенных мест, и целует меня. Я ахаю, не отрывая губ от его рта.

Оказывается, быть искренней не так уж и сложно. Во всяком случае, тогда, когда ты страстно хочешь человека, который тебя так жадно целует.

Мои руки оказываются в его волосах – в его прекрасных шелковистых волосах, – и я теряю себя в нем.

В какой-то момент он отрывает меня от стены и уносит из столовой, мимо густого клубка растений, заполонивших гостиную. Ногой распахивает дверь, и мы оказываемся во дворе.

Теплый ночной воздух ласкает мою кожу. Вокруг тут и там перекликаются какие-то ночные существа, не подозревая о приходе апокалипсиса.

Я знаю, что с раздеванием всадника лучше подождать, пока мы не доберемся до его комнаты, но, может быть, из-за выпитого, или из-за сексуального напряжения, или, черт возьми, просто из-за того, что этот человек по-настоящему умеет работать губами, – не знаю, но терпеть сил нет.

Я тянусь к доспехам Голода, мои руки натыкаются на твердый металл его нагрудника. Он разжимает руки, выпуская меня, чтобы ухватиться за глубокий вырез моего прозрачного платья…

Кр-рак! Он разрывает платье посередине, оставляя меня почти обнаженной.

Похоже, не мне одной не терпится.

Я беспомощно смотрю на Жнеца и его доспехи.

– Ну, так нечестно.

У него вырывается тихий смех, от которого меня пробирает дрожь.

Ловкими пальцами он расстегивает доспехи и сбрасывает их по частям. Мои губы снова ищут его губы, мое обнаженное тело льнет к черной ткани рубашки, все еще прикрывающей его.

Я тяну ткань за край, не переставая целовать, и мы вдвоем торопливо снимаем с него остатки одежды.

Голод прижимает меня крепче, и я наслаждаюсь ощущением его обнаженной кожи. Он настолько выше, что ему приходится меня приподнимать, чтобы удобнее было целоваться. Мои руки скользят к его плечам, потом к бицепсам…

– Погоди, погоди, – говорю я, прерывая поцелуй. – Поставь меня на землю.

Глаза у Жнеца затуманены, но он выполняет мою просьбу. Я высвобождаюсь из его объятий.

Его глаза сужаются, и туман желания в них слегка развеивается.

– Что такое? – спрашивает он.

– Хочу на тебя посмотреть, – говорю я.

– Хочешь на меня посмотреть… – повторяет он без выражения.

Мой взгляд скользит по нему, по этому красивому порочному лицу, каждую черточку которого я знаю почти наизусть, а потом по менее знакомым частям его тела. Плечи у него восхитительно широкие, шею и верхнюю часть груди покрывают светящиеся татуировки, похожие на какое-то тяжелое ожерелье. Их бледный свет освещает растения вокруг.

Мой взгляд перемещается ниже, на мускулистый торс, которым Бог его зачем-то одарил, – только ему одному и известно, зачем Голоду выглядеть таким красавчиком, когда он убивает нас всех. Его тело сужается трапецией от груди к тонкой талии, и… Этот мужчина вообще хорошо оснащен.

– Ну что? – говорит он. – Твой примитивный человеческий мозг удовлетворен?

Я улыбаюсь ему улыбкой волчицы и снова подхожу ближе.

– Ты очень симпатичный, – говорю я.

– Симпатичный? – повторяет он насмешливо.

Я подхожу еще ближе и падаю в его объятия.

– Это комплимент.

Всадник на это только морщится.

Он подхватывает меня на руки, но, вместо того чтобы отнести в свою комнату, через несколько шагов ставит на влажную землю. Раздвигает мне ноги так, чтобы встать между них на колени, и скользит взглядом по моему телу.

Без всякого предупреждения Голод наклоняется и целует мне низ живота. Его губы блуждают по моему телу и замирают на шрамах – тех, что оставили на мне его люди.

– Прости меня, – говорит он так тихо, что я едва могу расслышать.

Я сглатываю. Вот уж не думала, что всадник раскается в своем поступке.

Я ищу глазами его взгляд.

– Это уже в прошлом.

Он чуть распрямляется, кладет руку на шрамы и одновременно всматривается в мое лицо.

– По-моему, ты удивительно храбрая, – говорит он, – и твоя способность к состраданию тоже необычайна и достойна восхищения. Я уже дважды обязан тебе жизнью, а это немало. И ко всему прочему, – добавляет он, – ты еще и хорошенькая. Более чем.

У меня лицо горит от всех этих похвал.

– Зачем ты мне это говоришь?

Его глаза пристально смотрят на меня.

– Потому что ты человек и, как мне кажется, любишь комплименты гораздо больше, чем я. И мне почему-то нестерпимо хочется дать тебе их как можно больше.

Сердце у меня громко стучит.

– А теперь, – говорит всадник, и лукавая улыбка кривит его губы, – хватит об этом.

Словно в подтверждение своих слов он снова ищет губами мои губы. Рот у него властный, требовательный, и этот поцелуй кажется необычайно интимным.