Голод

Его послали сюда убивать людей – очевидно, потому, что мы, по мнению Бога, слишком погрязли во зле, – и мы умудрились доказать, что мы еще хуже, чем наша репутация.

Всадник накрывает мою ладонь своей и сжимает ее. При этом прикосновении сердце у меня колотится, и вовсе не от страха или тревоги.

– Как ты от них сбежал? – спрашиваю я. Этой части истории я еще не слышала.

– Один из этих людей потерял бдительность и заснул, когда я восстанавливался. Мне удалось собраться с силами и прикончить его и остальных, кто меня охранял. Потом я вырвался на свободу и… остальное ты знаешь.

Он протягивает руку и берет бутылку кашасы. Открывает крышку и отхлебывает почти бесцветный напиток.

Я смотрю на него, впитывая в себя весь его гнев и всю его боль. То, из чего он по большей части и состоит. Но среди всего этого я уже видела проблески чего-то более мягкого, доброго, что прорастало в нем, несмотря на все пережитые зверства, несмотря на его собственное врожденное стремление убивать нас.

Я беру косу Голода обеими руками и снимаю ее с его колен.

Всадник смотрит пристальным взглядом, но не останавливает меня. Я откладываю косу в сторону, а затем вынимаю из руки Голода бутылку кашасы.

– Ни с чем меня хочешь оставить, да? – спрашивает он, хотя и не противится.

Я подношу бутылку к губам и делаю глоток. Пожалуй, я еще ни разу в жизни не пила столько за один вечер.

Опускаю бутылку и разглядываю ее.

– Ты серьезно говорил тогда про алкоголь? – спрашиваю я, вспомнив его давние слова.

– А что я говорил?

Я смотрю ему прямо в глаза.

– Что алкоголь смывает память о любых грехах?

Голод коротко улыбается, хотя и невесело.

– А иначе стал бы я столько пить, по-твоему?

Я стараюсь не вдаваться в подробности. Не думать о том, что, возможно, у Голода и правда бывают такие же минуты раскаяния и ненависти к самому себе, как у меня.

Очень осторожно ставлю кашасу на стол и наклоняюсь ближе к Голоду. Мои колени касаются внутренней стороны его бедер. Алкоголь придает мне храбрости.

– Тогда, может быть, он смоет память и об этом грехе.

С этими словами я целую его.

Глава 35

Губы у него словно атласные. Не помню, чтобы они были такими, когда я целовала его в прошлый раз.

И, как и в прошлый раз, Голод реагирует не сразу. Он, очевидно, шокирован. Этот поцелуй вообще не прерывается сразу же только потому, что я уже выпила чуть ли не больше собственного веса и моя уверенность в себе взлетела до небывалых высот.

Но потом губы Жнеца размыкаются, и внезапно он отвечает на поцелуй с такой страстью, что мне даже нелегко за ним угнаться. Он обхватывает меня одной рукой за талию и одним ловким движением усаживает к себе на колени.

Я ищу удобную позу и в конце концов усаживаюсь на его колени верхом. Всадник крепко прижимает меня к себе, его руки скользят к моим бедрам. Все это время его губы жадно целуют мои.

С изумлением я чувствую, как он твердеет. Я видела его горячие взгляды, читала заинтересованность в языке тела, но теперь передо мной настоящее доказательство того, что Голод способен на желание – и желает он не кого иного, как меня.

Я беру его лицо в ладони. Меня пугает, что в этот момент я готова почти забыть обо всех злодействах, которые он совершил. И все потому, что в самой его основе есть что-то притягательное для меня. Может, то самое зерно доброты, которое я заметила. Может, сама его ужасность, а может, уязвимость. Может быть, это вообще все пустое и я просто убедила себя, что мы с ним похожи.

Голод гладит ладонями мои бока, впивается пальцами в спину. А в это время его рот работает без устали. Он размыкает мне губы, и на мгновение я удивляюсь тому, что он и правда умеет целоваться – и здорово умеет.

Со сколькими же он переспал?

Голод отстраняется, прерывисто дыша.

Почему? – словно спрашивают его глаза. – Почему ты меня поцеловала?

Пульс у меня учащается.

А правда, почему?

Потому что люблю выбирать худшее из всех зол, а хуже тебя пока ничего не видела.

Вопреки очевидному и очень сильному желанию зайти дальше, гораздо дальше, я начинаю отстраняться от Голода.

Пытаюсь практиковать самоконтроль.

Он придерживает меня за бедра.

– Уже уходишь?

Теперь, когда он меня держит, уйти уже невозможно.

– Я просто поддалась любопытству.

И если я сдамся ему окончательно, то в эту ночь будет перейдена черта, которую мне совсем не нужно бы переходить.

– Поцеловать тебя снова было… – Завораживающе. Интригующе. Пьяняще. – Ошибкой, – говорю я, пытаясь убедить себя в этом. Я все еще чувствую вкус Голода на языке, губы у меня красные после поцелуев, и от всего этого у меня мутится в голове.

– Это была ошибка, – соглашается он. – Так давай ошибаться дальше, еще и еще. Завтра можно будет раскаяться во всех ошибках сразу.

Я поднимаю брови.

Он серьезно?