Голод

Я потираю переносицу, как будто от этого все куда-то исчезнет.

Тук-тук-тук. Снова этот звук. Я перевожу взгляд в ту сторону.

Голод стоит, прислонившись к стене, его пальцы постукивают о хрустальный бокал, который он держит в руке. Он бросает на меня непонятный взгляд.

Я сажусь прямее: остатки сна слетают, когда я замечаю, что всадник не сводит с меня глаз.

– Который час? – спрашиваю я, глядя в окно, за которым небо уже окрасилось в серовато-фиолетовый цвет.

Жнец ничего не отвечает, только постукивает пальцами по стенке бокала. С виду он цел и невредим, как будто его и не убивали.

– Тебе лучше, – говорю я.

– М-м-м… – рассеянно мычит он в ответ, а его острые зеленые глаза все так же устремлены на меня.

– Что? – спрашиваю я наконец, потому мне уже становится неловко от этого внимания. – У меня таракан в волосах или что?

– Ты жалеешь об этом? – спрашивает всадник без всякого выражения.

– О чем?

Но тут же понимаю по его глазам.

О том, что спасла его.

Видимо, он имеет в виду прошлую ночь.

– А должна? – спрашиваю я.

Он делает глоток из бокала, глядя на меня изучающе, словно я какая-то головоломка, которую он не может разгадать.

– Почему ты это сделала? – спрашивает он.

– Почему спасла тебя? – Я приподнимаю брови. – Потому что кто-то должен был тебя спасти.

Он хмурится, и я уверена, что это простое объяснение ему совсем не по душе.

Я думала, что с этим вопросом уже покончено. Думала, что прошлая ночь сблизила нас. Но теперь всадник смотрит скептически и отстраненно.

Я отвожу взгляд от Жнеца и смотрю в окно. Большого дома отсюда не видно, но я знаю, что он рядом. А там, внутри, больше десятка человек в путах растений.

От этой мысли меня начинает подташнивать.

– Они все?..

– Мертвы? – договаривает за меня Голод.

Я киваю.

Он делает еще один глоток.

– К сожалению.

Я чувствую, что если бы Жнец мог, то длил бы их жизнь и страдания так же долго, как когда-то страдал он сам.

Всадник поднимает бокал.

– Хочешь? – спрашивает он, перебивая мои мысли.

– Да, – отвечаю я, не успев даже подумать о том, что лучше бы поесть сначала. После такой ночи, какая у нас выдалась, вино кажется Божьим даром.

Голод отталкивается от стены и направляется к бару в углу. Там уже стоит хрустальный графин, и я потрясенно понимаю, что, пока я спала, Жнец ходил по комнате. Я должна бы ужаснуться этой мысли – особенно если вспомнить, что случилось в прошлый раз, когда мужчина вошел в комнату, где я спала, – но я ощущаю только какой-то странный трепет в животе.

Голод берет со стойки еще один бокал и ставит его рядом со своим. Откупорив графин, наливает янтарную жидкость в оба бокала. Берет свой, подносит его к губам, опрокидывает и осушает одним глотком. Наливает себе еще, затем берет оба бокала.

Я сползаю с кровати, подхожу к всаднику и забираю напиток у него из рук. Теперь, когда я хорошенько выспалась, а враги Голода мертвы, реальность прошлой ночи начинает укладываться в сознании.

Я отхожу к кровати и тяжело опускаюсь на матрас. Делаю медленный глоток. Напиток не обжигает так сильно, как я ожидала, поэтому я глотаю еще и еще, и рука у меня неудержимо трясется.

– Я убила человека, – говорю я наконец, поднимая глаза и встречаясь взглядом с Голодом. Ужас застыл у меня в желудке, как камень.

– Полагаю, ты не получила от этого такого удовольствия, как я? – спрашивает Жнец.

С губ у меня срывается слабый мучительный стон. Я прикрываю глаза рукой, подношу бокал к губам и допиваю одним большим глотком. Пьется легко, особенно под угрызения совести. По крайней мере, становится тепло внутри, и чувство вины немного затухает.

– Если тебя это утешит, – говорит всадник, – я ценю все, что ты сделала, чтобы помочь мне… в том числе и убийства.

Я смеюсь… а потом начинаю плакать.

Это начинается как икота, но быстро перерастает в рыдания, сотрясающие все мое тело. Начав, я уже не могу остановиться. Печаль охватывает меня. Руки все еще трясутся. Я убила человека. И еще много людей умрет, а я понятия не имею, что я делаю и почему чувствую себя обязанной помогать этому демону…

– Эй, – говорит Голод, и голос у него становится мягким, очень мягким. – Эй…

Он подходит к кровати и опускается передо мной на колени. Забирает у меня бокал и отставляет его в сторону вместе со своим.

Раздвигает мои колени в стороны, чтобы придвинуться поближе, его доспехи упираются мне в бедра. Затем Голод берет мое лицо в ладони и смахивает слезы со щек.

– Не плачь.

Я поднимаю на него взгляд, чувствуя себя ужасно несчастной.

Его глаза неотрывно смотрят на слезинку на моей щеке. Он сильно хмурится, в глазах у него боль.

– Ты спасла меня, – говорит он.

– Думаешь, мне от этого легче? – Голос у меня дрожит. – Ты просто убьешь еще больше людей.

Брови Голода сходятся на переносице, как будто ему впервые пришло в голову, что это плохая идея.

Я издаю жалкий смешок.

– Ты позоришь имя Бога.

Голод тоже выдавливает из себя смех.

– А ты возвращаешь доброе имя человечеству.

В груди у меня все сжимается, и на мгновение я забываю о своей грусти, вспоминая вкус его губ и то, как он прижимался ко мне всем телом.

Так же, как сейчас.