Голод

– Пожалуйста, – хрипит он. – Я… я же могу помочь… Прости… Недоразумение…

Пауза. Затем я слышу тихий смех Жнеца.

– Недоразумение? Нет-нет, друг мой. Одно дело – поднять руку на меня. Но потом ты попытался поднять руку на нее.

Голод бросает на меня взгляд через плечо. В лавандовом утреннем свете всадник смотрит на меня с каким-то жадным вниманием.

От этого взгляда я невольно ощущаю, как во мне разливается тепло. Всадник уже не раз защищал меня, и как же мне после этого не чувствовать себя… желанной.

Понимает ли Голод эту мою слабость? Для девушки, которая давно-давно не чувствовала себя любимой, это заманчивая ловушка.

– В тот момент, когда ты прикоснулся к ней, – продолжает Жнец, – ты поставил на себе крест.

При этих словах Голода земля содрогается. Дорожка вокруг трескается, и из нее вырастает несколько коварных лоз. Растения со зловещей легкостью скользят по умирающему, обвивая его руки и плечи.

– А потом ты пришел к ней…

Слова Голода прерываются тошнотворным треском, и Эйтор вскрикивает.

– Скажи мне, недобрый человек, – говорит Жнец, – что ты собирался с ней сделать?

От Эйтора слышны только всхлипы, когда лозы вокруг него сжимаются сильнее.

– Стихи почитать хотел? – Еще один щелчок, еще один крик нестерпимой муки. – Или поклясться ей в верности? – Снова щелчок, а за ним стон. – Принес ей еду или одежду или хотел осыпать ее комплиментами?

Щелк, щелк, щелк…

Эйтор плачет, не скрываясь.

– Или сказать ей, что ты недостоин ее внимания?

Щелчок.

Эйтор рыдает, а Голод смотрит на него.

Ноги у меня приросли к месту, дыхание перехватило. Я понятия не имею, что делает всадник и какие чувства у меня это вызывает, но не могу отвести взгляда.

Пауза. А затем…

– Нет. Ты пришел ее изнасиловать. И теперь, друг мой, мы оба видим, что ничто не способно так разжечь мой гнев, как попытка поднять руку на мой цветочек.

Щелк, щелк, щелк…

Снова крики, а потом задыхающиеся, полные муки вопли.

Голод присаживается на корточки возле Роши и смеется.

– Ты не умрешь, Эйтор. Ты еще недостаточно умолял. Но ты будешь умолять. И даже после этого я еще помедлю. Потому что, хочешь верь, хочешь не верь, ты не худшее создание на этой земле. – Жнец наклоняется ближе. – Худшее создание – это я.

Глава 32

Когда Голод распрямляется, я через силу заставляю себя дышать.

Он защищал меня. Он пытал человека, а еще нескольких убил. И мне, наверное, стоило бы думать только о том, как это ужасно…

Но я уже давно смирилась с мыслью, что я не святая.

Поэтому я сосредотачиваюсь на другом: за последние пару часов Голод ясно дал понять, что он ко мне что-то чувствует. Что-то более глубокое, чем преданность. По коже у меня бегут мурашки, все тело наэлектризовано странными ощущениями.

Голод встает и идет обратно к повозке. В глазах у него плещутся самые разнообразные эмоции, и самая очевидная – угроза. Но когда эти глаза встречаются с моими, они смягчаются, и на мгновение, клянусь, я вижу в них какую-то надежду и уязвимость. Но это выражение, едва мелькнув, тут же исчезает.

Жнец подходит к повозке и протягивает мне руку. Доспехи у него забрызганы кровью, и я не могу не отметить про себя, что его окровавленное одеяние очень уж не вяжется с такой галантностью.

Я опираюсь на его руку, и он помогает мне выйти из повозки. Как только я оказываюсь на земле, он выпускает мою ладонь.

– У меня осталось еще одно дело, – мягко говорит он.

Я размыкаю губы, чтобы ответить, но всадник уже разворачивается и шагает обратно к поместью, бросив по пути взгляд на Эйтора – лишь для того, чтобы растение, сжимающее обессиленного человека в своих ветвях, отползло с дороги. При этом маневре Эйтор вскрикивает, а потом крик переходит в тихое поскуливание.

Когда Голод оказывается у входной двери, растение, загораживающее вход, съеживается и увядает, чтобы всадник мог пройти. Голод поднимает ногу и с силой бьет в дверь. Дерево разлетается на куски, и дверь с грохотом распахивается, ударившись о стену.

Из дома доносятся испуганные крики. Голод застывает на пороге, вглядываясь.

Я тоже направляюсь к особняку – всадник входит в дом – прохожу мимо Эйтора, и мои глаза на мгновение встречаются с его глазами.

Некогда гордый наркобарон совершенно сломлен, кожа у него серая и увядшая, лицо изможденное, руки и ноги искривлены под неестественными углами.

– Пожалуйста… – шепчет он.

Теперь я должна сжалиться. Увы, всю жалость я потратила на тех, кто ее заслуживает.

Я отвожу взгляд, шагаю мимо Эйтора и вхожу в особняк.

Оставшиеся люди Роши сгрудились в гостиной, их оружие свалено на полу. Они стоят на коленях перед Жнецом, склонив головы, словно клянутся служить ему верой и правдой.

Как будто прошлая ночь не показала с болезненной ясностью, какой верности от них можно ожидать.

Эти люди наверняка понимают, что поставили не на ту лошадку.

– О, это замечательно, – говорит Голод. – Наверное, выстрел в меня был случайностью?

Он явно вспоминает то же, что и я.