Голод

– Ты хочешь сказать, что испытываешь что-то еще, кроме облегчения? – переспрашивает Голод, и я слышу удивление в его голосе.

Я хмурюсь.

– Конечно. Она же моя тетя.

– Ну и что? – возражает Голод. – Какая разница?

– Она заботилась обо мне… по-своему.

Она дала мне постель, еду и одежду. Это был не радостный опыт, но все-таки что-то.

Всадник недоверчиво хмыкает.

– Что? – спрашиваю я. – По-твоему, нет?

– Этого мало, цветочек, совсем мало, – говорит он. – Хотя, – добавляет он, – от таких людей большего и ожидать не стоит.

– Люди не все плохие, – говорю я.

Жнец, постанывая, поворачивается поудобнее.

– Очевидно, они тебя никогда не пытали.

Я сжимаю губы. Он прав. Мы прячемся, спасая свою жизнь, посреди поля, и люди, которые нас преследуют, не просто наслаждаются смертью – они наслаждаются чужими мучениями.

Замолкаем и молчим еще долго. Я все глажу всадника по волосам. Вдалеке снова слышится топот копыт. Мы оба замираем. Но, как и в первый раз, когда я слышала шум, верховые не останавливаются, чтобы прочесать поле.

Когда стук копыт стихает, Голод говорит:

– Ты так и недосказала историю своей жизни.

Я смотрю на него.

– Я знаю, что ты любишь истории, но не думаю, что моя из тех, какие тебе нужны.

В ней нет ничего о справедливости, мире и гармонии и, если не считать редких эпизодов, связанных с самим же Голодом, ничего такого сверхъестественного.

– Она именно из тех, какие мне нужны.

Я стараюсь не придавать особого значения этим словам и тому, как Голод смотрит на меня. Я могу начать думать, что этот человек действительно заинтересован во мне, а это опасное предположение, когда дело касается всадника.

Я выдыхаю.

– Не хочу я тебе об этом рассказывать, – признаюсь я и мысленно записываю себе очко за честность.

– Почему? – с любопытством спрашивает всадник.

Я отвожу взгляд.

– Я не стыжусь того, чем зарабатывала на жизнь, но… – Но в некотором смысле стыжусь. – Элоа нашла меня вскоре после того, как я пришла в Лагуну. – Я была голодной, нищей и измученной чувством вины. В моем представлении это я погубила Анитаполис. – Она сразу видела, когда девушка сломлена и в отчаянии. Привела меня в бордель, дала мне еду и постель… за работу.

Я умолкаю. Я люблю говорить о сексе, чтобы подразнить кого-то. Но мне не особенно нравится говорить о нем, когда я сама предстаю в роли жертвы.

– Пару недель… она меня всему обучала, – рассказываю я.

Голод лежит пугающе тихо.

– Это был шок – увидеть такой секс. – Меня и до того не очень-то ограждали от житейской грязи, но в борделе я раньше никогда не бывала. – Потом я начала работать вместе со всеми… – Я делаю глубокий вдох. – И вот этим я занималась последние пять лет. Обслуживала мужчин всеми способами, какие ты только можешь себе вообразить… а некоторые, пожалуй, и вообразить не сможешь.

Голод ничего не говорит.

– Я… не знаю, что еще тебе сказать. – Не думаю, что всаднику особенно интересен подробный отчет о моих многочисленных сексуальных контактах. – Я подружилась с женщинами, с которыми работала. Некоторые из них умерли слишком молодыми, а некоторые ушли из борделя: кто на другую работу, кто замуж, кто…

– А ты? – перебивает Жнец. – Ты когда-нибудь думала уйти на другую работу… или выйти замуж?

Я снова поднимаю на него глаза. Пытаюсь прочитать выражение его лица, но оно слишком мрачное.

– Я чуть не ушла… один раз, – говорю я. – Влюбилась… но он разбил мне сердце.

Уголки рта Голода опускаются вниз, а глаза… глаза становятся грустными.

– Ты заслуживаешь лучшего, чем то, что дала тебе эта жизнь, Ана, – говорит он наконец. – Намного, намного лучшего.

Я смотрю на Жнеца. Мой большой палец сам собой начинает поглаживать его висок.

– Ты тоже, Голод. Ты тоже.

Глава 31

– Ну вот, – говорит всадник спустя много времени, когда небо уже начинает светлеть. – Я готов.

Жнец протягивает руку, и в тусклом свете я вижу очертания его косы. Вид этого гигантского оружия потрясает. Оно когда-то успело появиться снова.

Я перевожу взгляд на грудь всадника, и, конечно же, вижу блеск его доспехов. Надо думать, и его весы тоже где-то рядом.

Голод берет свое оружие, и я ахаю. Я и не заметила, когда у него снова отросла рука.

Мой взгляд падает на другую его руку. Она еще не до конца восстановилась: хотя предплечье и кисть уже на месте, но выглядят они гораздо тоньше, чем надо бы.

– Готов? – повторяю я в замешательстве. – К чему готов?

Только с третьей попытки, но все же Жнец поднимается на ноги. Смотрит на меня, и улыбка трогает уголки его губ.

– Как к чему? К мести. К чему же еще?

Голод слегка хромает, но, когда я пытаюсь ему помочь, отмахивается от меня. Еще не залеченной рукой. Она все еще – бр-р-р! – отрастает. Не могу сказать, в каком состоянии его ноги, но рана на шее, кажется, почти зажила.

– Ты хоть знаешь, куда идешь? – спрашиваю я, наклоняясь, чтобы подобрать весы всадника – они и правда лежат рядом. Не знаю уж, зачем я об этом хлопочу. Голод, кажется, преспокойно бросил бы их здесь.

Он недовольно фыркает.

– Конечно знаю. Я могу ощущать весь мир через свои растения.

Пугающая новость.