Голод

Сама не знаю, что я делаю. То есть знаю – я проделывала это столько раз, что целоваться теперь умею лучше, чем писать свое имя, – но не знаю, зачем делаю это сейчас, да еще с этим всадником.

На целую долгую минуту губы Голода отвердевают. Потом, словно он не в силах сдержаться, они начинают двигаться навстречу моим.

Матерь Божья, всадник умеет целоваться – и отвечает на мой поцелуй!

С неба срывается молния. С громким треском она ударяет в дерево, огонь и щепки разлетаются во все стороны.

Из горла у меня вырывается удивленный возглас, и я отшатываюсь.

Через долю секунды и Голод тоже неловко отступает.

– Какого хрена, Ана? – говорит он, поднимая руку к губам.

Вокруг нас сыплется град, все крупнее и чаще с каждой секундой.

Выругавшись себе под нос, Жнец снова шагает ко мне и прикрывает мое тело своим.

Наконец, я поднимаю на него глаза.

– Ты и правда умеешь управлять погодой, – говорю я с невольным удивлением в голосе.

– А это тут при чем? – спрашивает Голод, глядя на меня. Через мгновение его брови поднимаются. – Так вот зачем ты меня поцеловала? Чтобы проверить свою чертову теорию?

Однако, пока он говорит, его взгляд снова устремляется к моим губам.

Я почти физически чувствую жар его гнева. Кажется, единственное, что способно разозлить всадника больше, чем поцелуй, – это то, что его поцеловали не по той причине, по которой он хотел.

У меня подрагивает уголок рта. Мне определенно не стоит увлекаться подобными играми с ним – от этого люди обычно умирают, – но я ничего не могу с собой поделать: его так весело дразнить. Он совсем не умеет держать удар. Мой взгляд опускается к его губам.

– Для этого… И еще из любопытства.

Мне и сейчас любопытно. Поцелуй с ним был сладок, как смертный грех. И будь я проклята, но теперь я хочу только одного: повторить это, хотя бы ради того, чтобы увидеть, как взрывается еще одно дерево.

Голод возвращается к коню.

– Что такое? – говорю я ему в спину. – Я что-то не то сказала? Не злись – когда не злишься, ты гораздо красивее.

В ответ он рычит.

Я ухмыляюсь. Так весело его дразнить.

______

Остаток пути проходит в молчании – тяжелом, напряженном молчании. Голод у меня за спиной задумчиво смотрит вдаль.

Хотя самая свирепая буря уже миновала – как в прямом, так и в переносном смысле, – дождь все еще льет. От него никуда не деться, но это не так уж неприятно. Он охлаждает кожу после удушающей дневной жары.

Мы продолжаем путь по одному из старых бразильских шоссе. Судя по всему, его то и дело латали с тех самых пор, как проложили. Фермы теперь попадаются редко: их сменили поля и густые зеленые леса.

Время от времени мы проезжаем мимо торговых лавок или постоялых дворов, но и только. Сегодня мы не встретили ни одного путешественника, и для меня это громадное облегчение. Должно быть, люди Голода потрудились предупредить местных жителей о его появлении.

На душе у меня становится легко и беззаботно, но тут на глаза попадается указатель у дороги.

– Мы едем в Сан-Паулу? – спрашиваю я.

– Если ты имеешь в виду город впереди, то да.

Сан-Паулу – одно из главных мест в моем мире. Один из тех городов, к которым хочется принадлежать, потому что там происходят события. Я всегда представляла себе его жителей более культурными, более утонченными, более легкими на подъем, когда речь идет о путешествиях, – и еще много всяких «более».

А теперь Жнец собирается все это разрушить.

Когда мы въезжаем в город, у меня перехватывает дыхание. Он просто огромный – кажется, что он вообще нигде не кончается. Кварталы небоскребов тянутся во все стороны, насколько хватает глаз.

Однако, несмотря на обширность Сан-Паулу, в нем царит запустение, и постепенно я понимаю почему. Большая часть того, что у меня перед глазами, – это руины. Кварталы за кварталами обвалившихся зданий. Некоторые районы настолько разрушены, что обломки наглухо перегородили проход через улицу. Не раз Голоду приходится поворачивать назад, наткнувшись на завал, и искать другой маршрут. Создается впечатление, что из этой части города все жители ушли.

Ни с того ни с сего Голод говорит:

– Не целуй меня больше.

– Что? – переспрашиваю я, моргая, чтобы отогнать свои мысли.

– Скажи, что не будешь.

– Чего не буду?

Я в полнейшем недоумении.

Мгновение спустя до меня доходит смысл его слов.

– А, значит, не целовать? – уточняю я. – Ну нет, на это я не согласна.

Я говорю это в основном для того, чтобы позлить его, а еще… из любопытства.

– Ана! – Он произносит мое имя как предупреждение.

Из чистой вредности хватаю его за руку и, переплетя наши пальцы, подношу ее к своему рту. Мягко целую тыльную сторону его ладони, потом краешек запястья, потом…

– Черт тебя побери, Ана! Прекрати!

Голод отдергивает руку, и я сжимаю губы, чтобы не рассмеяться: страшный, ужасный Голод прячет от меня руку, чтобы я не поцеловала ее снова!

– Боже мой, Голод, да успокойся, – говорю я. – Я же просто дразнюсь.

– Это не смешно.

– Ну, тебе, конечно, не смешно, – говорю я. – Шуточки-то над тобой.

______

Чем дольше мы едем по Сан-Паулу, тем тревожнее у меня на душе. На улицах никого не видно.