Голод

Я смотрю на зловещее строение, и у меня едва не вырывается: «Иди первым». Но я же знаю, чем это кончится. Горой трупов.

Подавив страх, шагаю к двери. Только уже на крыльце я понимаю, что имел в виду Жнец.

Разросшиеся кусты подобрались к самой двери, почти скрыв ее из виду.

Голод подходит и раздвигает их рукой. В такой темноте трудно что-то ясно разглядеть, но кажется, что растения расступаются, и за ними открываются гнилые доски двери.

Э-э-э… как-то совсем не тянет прикасаться к этой дверной ручке…

Но мне и не приходится. Жнец шагает вперед и поворачивает ее. Дверь распахивается, а потом просто падает с петель.

– Очаровательно, – говорит Голод.

Я скептически разглядываю заброшенное жилище. Входить туда совсем не хочется. Эх, каких только сексуальных услуг я не оказала бы сейчас в обмен на нормальную постель… Со вздохом шагаю через порог.

Сухие листья шуршат под сапогами, и вдалеке я слышу какой-то шорох.

Здесь пахнет плесенью и гнилью, а те немногие вещи, которых я касаюсь, кажутся липкими, как будто процесс разложения в этом доме оставил грязь на всем.

Интересно, может человек спать стоя? А то как раз сейчас у меня возникает искушение попробовать.

Голод входит следом за мной, и я слышу, как он отшвыривает что-то ботинком. Раздается писк и быстрый стук коготков по полу: какое-то невидимое животное спасается бегством.

Я наугад бреду туда, где когда-то, видимо, была кухня. В углу стоит старый холодильник, его поверхность вся исцарапана и потускнела. На кухонных шкафчиках облупилась краска, а некоторые из них и вовсе валяются на полу.

Я иду в другую комнату, где лежит на боку старая стиральная машина с открытой дверцей.

Я почти уверена, что в ней уже кто-то свил гнездо… Серьезно, к черту это место.

Голод трогает носком сапога разбитый горшок.

– Все еще хочешь спать здесь?

Я смотрю на него.

– Ты это нарочно.

Всадник пинком отбрасывает горшок с дороги.

– Что нарочно? Выбрал для ночлега заброшенный дом? Не наговаривай на меня, цветочек, это была твоя идея. Но если тебе здесь не нравится, я пойду приведу коня и…

Он идет к двери.

– Погоди! – кричу я ему вслед. Если выбирать между этим и какой-то новой смертью, то так уж и быть.

Голод поворачивается ко мне.

– Правда? – говорит он, приподнимая брови. – Ты правда так хочешь?

– Тут… тут не так уж и плохо, – говорю я, разгребая мусор ногой, чтобы расчистить себе местечко на полу.

Голод усмехается в ответ.

– Так и думала, что ты выберешь самое безлюдное место, – огрызаюсь я и сажусь на пол. Пахнет какими-то насекомыми. Насекомыми и сыростью. Фу!

– Что значит «безлюдное»? Тут все сделано людьми и для людей. – Всадник гримасничает и ворчит себе под нос: – Хуже творений рук человеческих – только полусгнившие творения рук человеческих.

В подтверждение своих слов всадник наступает на что-то каблуком.

Но все же он садится рядом со мной, прислонившись спиной к ближайшей стене и скрестив руки на груди. Наверняка ему не очень-то удобно в этих доспехах, но он не жалуется и не делает попытки их снять.

Очевидно, дело решено.

Значит, нужно как-то устраиваться.

Я ложусь на пол и кладу голову всаднику на колени. Он тут же напрягается.

– Что ты делаешь? – возмущается он.

– Не психуй, – говорю я, укладываясь поудобнее. – Я не покушаюсь на твою девственность. Просто ничего чище тебя в этом доме нет.

Он ничего не отвечает, но и не сбрасывает мою голову с колен.

– Плоть смертных не кажется мне аппетитной, – предупреждает он.

Смотрите, Голод, а разборчивый. Аппетитное ему подавай.

– Зачем ты вообще об этом говоришь? – спрашиваю я с любопытством и тут же вспоминаю, как он вчера смотрел на мои губы. Вот тогда вид у него был и правда голодный…

– Ты сама вечно поднимаешь тему секса, – говорит он, – как будто ждешь, что я поддамся своей низменной натуре.

– Гневу же поддаешься, – говорю я. – Разве похоть так уж сильно отличается?

– Это не одно и то же, – говорит он, будто отвергая обвинение.

– Хм…

– Мы говорили о твоих слабостях, – замечает он. – А не о моих.

– Ну да. – Я поворачиваю голову набок, моя щека касается внутренней части его бедра. – О моей слабости к сексу.

Наступает тишина. А потом…

– Тебе не идет эта бравада, цветочек.

– Так я, по-твоему, бравирую?

Я приподнимаю брови. Надо отдать должное его проницательности: я действительно превратила свою слабость в оружие. В мире, где кто-то считает тягу к сексу грехом, я орудую своей сексуальностью как мечом.

– Под этой… маской, которую ты сама себе слепила, ты совсем другая, – говорит всадник. – Правда ведь?

Я поднимаю на него взгляд.

– Все мы на самом деле другие, – говорю я.

Я видела обнаженные человеческие души в спаль-не, и главное, что я поняла, – люди не такие, какими кажутся. Меня чуть не убил человек, имевший репутацию добряка, а местный уголовник дал денег за то, чтобы я всю ночь держала его в объятиях и он мог поплакать у меня на руках.

Голод смотрит мне в глаза, и тут, в темноте, от его бравады не остается и следа. Ненависть и гнев остались в далеком воспоминании.