Голод

Мы смотрим друг на друга дольше, чем следовало бы. Так долго, что я успеваю заметить: даже когда он в доспехах, сияющие татуировки все равно слегка освещают его подбородок и щеки.

– А есть в нас, людях, хоть что-то такое, что тебе нравится? – спрашиваю я наконец.

– Мне нравятся ваши истории, – признается он, и его голос в темноте кажется бархатным.

– Наши истории? – переспрашиваю я, думая, что ослышалась.

– Не говори так, как будто тебя это шокирует.

– Истории – это же самое человечное, что есть в людях. Конечно шокирует.

На это ему нечего сказать.

– А какие истории тебе нравятся? – спрашиваю я.

– Те, где много людей умирает, – невозмутимо отвечает он.

Я шутливо толкаю его в грудь.

– Иди ты. Нет, нет! Могу поспорить, ты любишь романтику.

– Нет.

– Бьюсь об заклад, что да. Вряд ли кто-то сможет устоять перед хорошим любовным романом.

– Прекрати, Ана, – говорит он. Но клянусь, судя по голосу, он слегка улыбается.

А может, мне это просто кажется.

– Что ж, – говорю я, устраиваясь поудобнее у него на коленях, – теперь ты должен мне рассказать историю.

– Нет.

– Да ладно, всего одна сказочка на ночь… и по голове погладь. Ну, знаешь, в благодарность за то, что я не стала покушаться на твою девственность.

– С чего ты взяла, что я девственник?

Охнув, я поднимаю голову и сажусь.

– Так ты не девственник? Какой скандал!

Голод укладывает меня обратно к себе на колени.

– Ладно, расскажу я тебе одну историю…

– Расскажи про свой первый раз, – требую я.

– Нет.

– Ну ладно. Первый раз все равно всегда паршивый. Расскажи мне про свой второй раз.

– Ана!

Я ухмыляюсь в темноте. Стоило попытаться.

– Да шучу я. Любую историю расскажи, на твой вкус… и погладь по голове, – добавляю я.

Жнец смотрит на меня.

– Я даже не знаю, как это делается.

Я беру его руку и кладу на свои волосы.

– Вот моя голова. Давай чеши. Ну правда, Голод, тут и уметь-то нечего.

Его пальцы замирают в моих волосах. Затем очень медленно начинают расчесывать мои темные локоны и тут же запутываются в них.

– Ой! – говорю я.

Беда с вьющимися волосами.

Не обращая внимания на мой вскрик, Жнец начинает играть с моими локонами. На поглаживание это никак не похоже, но все-таки отвлекает.

– А сказка? – напоминаю я.

– Вот нахальная девчонка, – тихо говорит он, не отрывая взгляда от моих волос. – Хочешь, я расскажу тебе историю про Маат?

– Что еще за Маат?

– Это древнеегипетская богиня гармонии и справедливости.

– Древнеегипетская? – переспрашиваю я. О Египте я кое-что слышала, но Древний Египет… это что-то такое далекое – и в смысле времени, и в смысле расстояния, – что не кажется мне ни важным, ни интересным. – Она существовала на самом деле? – спрашиваю я. Если четыре всадника существуют в реальности, то почему бы не существовать и другим божествам?

– Идея, которую она олицетворяет, существует на самом деле.

– Хм…

Очень уклончивый ответ.

– Не хмыкай мне тут, – говорит Голод. – Я сам был идеей – такой же, как Маат, – пока мне не придали форму.

– Значит, она существовала на самом деле, – говорю я.

– Она, как и я, – одна из множества человеческих конструктов. Если бы Бог захотел, чтобы она стала олицетворением божественного, он создал бы ее в реальности. Но так уж вышло, что я и трое моих братьев лучше вписались в его план.

В его план убить нас всех.

– Голова кругом от твоих объяснений, – говорю я.

– Ты и не должна понимать такие вещи.

Потому что ты всего лишь жалкий человечишка.

Этого он не говорит, но определенно думает.

– Так ты знаешь ее? Маат? – спрашиваю я.

Голод вздыхает так, будто я ничего не поняла.

– Ладно, ладно, забудь, что я спрашивала. Давай, расскажи мне ее историю.

Голод проводит пальцами по моим волосам, чуть-чуть дергая спутанные локоны. Интересно, как после этого будет выглядеть моя прическа?

– Как только был создан мир, вместе с ним была создана и Маат. Это были справедливость, гармония, мир и порядок, обретшие форму…

– То есть она была человеком, – говорю я.

– Богиней, – поправляет Голод слегка раздраженно. – И только в религии египтян. Это была крылатая женщина со страусиным пером в волосах – символом прямого и истинного пути. Жить в согласии с Маат означало следовать духу и потоку Вселенной.

У Голода глубокий голос, он завораживает меня, и я с восторгом слушаю его странную историю.

– Древние египтяне верили, что после смерти сердце человека взвешивается вместе с пером Маат. Если человек прожил хорошую, праведную жизнь, то его сердце окажется легче ее пера и он отправится в загробную жизнь, полную вечного мира и покоя.

Но если он творил великое зло, его сердце раскроет свои злодейства на весах и перевесит перо. Вместо того чтобы отправиться в блаженную загробную жизнь, человек увидит, что его сердце отдано Аммуту, отвратительному хищному зверю, и его душа будет вечно скитаться по земле, не зная ни покоя, ни приюта.

Всадник замолкает, и я понимаю, что это конец его рассказа.

Конечно, Голоду должна нравиться такая история.

– И это правда? – спрашиваю я. – Про загробную жизнь?

Жнец молчит.