Гой

– Пока еще все, кроме совсем уж отъявленных инородцев, причисляют себя к потомкам ордынцев, – сказал Князев, – но пройдет немного времени, и большая часть населения Южной Пальмиры объявит себя потомками древнейшего здешнего населения, назвав его, допустим, черноморскими арийцами, для чего и черепа соответствующие услужливые археологи непременно откопают. Ты ведь занимался археологией? Что академической ордынской науке было нужно, то и откапывал, верно? Или и для фронды что-нибудь для нее подходящее тоже откапывал втихаря?

Осик не ответил. О том, что иногда приходилось откапывать, молчал не только он. А уж под какие теории подгонялись находки, или, наоборот, какие порой теории сочинялись под находки, и вовсе распространятся не стоило. Мир археологии и впрямь напоминал тот, который в своей проповеди много веков назад живописал пророк Мани. Черная археология соперничала и одновременно взаимодействовала со светлой, и это было меньшее, что можно было сказать про обе.

– А ты уже решил, кем тебе по этническому происхождению быть? Или так ордынцем и останешься? Причем не просто ордынцем, – добавил Князев, – но жидовствующим ордынцем?

– Жидовствующим – это точно, – не стал спорить Осик. – При любом раскладе жидовствующим.

– Неужели и при гитлеровском? Уж какие убежденные юдофилы при нем на раз-два обламывались. Например, годами сочиняет популярный и прогрессивный автор романы про добрых евреев, а потом в один день, еще не признаваясь себе, что возлюбил Адольфа, проникается благочестивыми католическими настроениями, владевшими душами и умами миллионов добропорядочных немцев, читавших иллюстрированный «Журнал для католического народа», когда этот самый Адольф еще только в начальной школе учился. И он уже, глядишь, не смеется над выпадами против либеральных и социал-демократических еврейских прислужников полувековой давности, но находит в них животворные черты здорового национального самосознания. Ах, Осик, Осик, что есть истина? Но я не об этом хочу с тобой поговорить, стоя на вершине Жеваговой горы, где, как скоро выяснится, приносили жертвы богам не какие-нибудь давно вымершие без следа неразумные, скажем, печенеги, но наши героические предки, славные черноморские арийцы, веками дававшие, чему, безусловно, найдутся неопровержимые научные доказательства, отпор дикой и невежественной Орде. Нет, стоя на вершине Жеваговой горы, хочу тебя спросить, что ты знаешь об обстоятельствах принятия иудаизма далеким славяно-дворянским предком друга твоего детства Пети Свистуна, ныне харизматичного лидера новообращенных в православие мирян, в том числе и не слабо начальствующих? Ты говори, не стесняйся, я ведь и сам из последних сил не обращаюсь пока.

Лицо Князева приняло зловещее выражение чекиста-дознавателя, ищущего правду путем заглядывания в душу собеседника. Глаза его сузились, и Осик почувствовал холодок на затылке, словно повеяло дыханием преисподней.

– Чего, чего? – спросил он.

– А ничего, – вновь принял посюсторонний человеческий образ Князев. – Просто хочу тебе сообщить, что за отпадение от православия и принятие иудаизма в нашей любезной Орде еще каких-то двести лет назад уличенного в этом сжигали на костре, когда костры инквизиции в Европе уже особо не разводили. Причем делала это светская власть без всякой оглядки на церковную. Так что наши просвещенные цари-батюшки и матушки-императрицы без лишних слов сжигали ордынских славян за переход в иудаизм, а предок Рыжего, перешедший в иудаизм, умер своей смертью, и как ни в чем не бывало был похоронен на еврейском кладбище. В чем тут фокус?

– Может быть, чудо? – предположил Осик.

– Не иначе, оно самое, – легко принял эту гипотезу Князев. – Но хотелось бы узнать, что за ним стоит, ведь в сущности именно для этого существуют и наука, и органы дознания. Или ты думаешь, что просто никто из настоящих патриотов того времени об этом деле не пронюхал и соответственно не донес? Но в том-то и дело, что архивы странным образом просто ломятся от доносов, словно кто-то нарочно десятилетиями заботился, чтобы эти документы сохранились и дошли до нас. А какие уважаемые люди среди доносителей были – от крепостных крестьян и до их хозяев! И, повторяю, никого не сожгли, даже в кандалы не закатали. Почему? Тебе не кажется, что кто-то имеющий такое влияние на власть, которому она не могла, а возможно, и не хотела противиться, предвидел обращение Рыжего?

– Разве вы не сциентист? – спросил Осик. – Уж больно ненаучно у вас получается.

– А ты ехидный, – заметил Князев. – Ладно, спускаемся на землю и будем считать, что боги этой горы слышали, о чем мы тут с тобой перетерли.

4.