Гой

Осик хотел было что-то уточнить, но разошедшийся Вертолет не дал ему раскрыть рта. А зачем иначе он приглашал к себе аспирантов, в которых угадывал дух крамолы? В рамках официальной деятельности он не мог излагать своих, не совпадающих с государственной идеологией, взглядов. Но и власть не могла довольствоваться лишь официальной идеологией, не рискуя при этом потерять вообще всякое представление о действительности. Поэтому Вертолет высказывал все, что наболело, избранным аспирантам у себя на дому, а дом прослушивался Охранкой. Каждое слово Вертолета записывалось, и таким образом в стране функционировала свободная мысль. Иногда к профессору Сикорских под видом работника научной библиотеки или городского архива подходил человек с просьбой разъяснить то или другое темное место из его спонтанных домашних речей, что Вертолет охотно делал, если сам помнил, о чем говорил.

– Почему Ленин летом боевого восемнадцатого года, когда почти всем было ясно, что большевикам власти не удержать, вдруг издает Декрет о борьбе с антисемитизмом? – уже чуть ли ни кричал Вертолет, видимо, апеллируя к воображаемой толпе. – потому что евреи и есть идеальная пятая колонна. Да издай Деникин или Петлюра такой декрет, и большевики бы наверняка проиграли. Но у них не хватило ни смелости, ни ума, хотя оба еврейских погромов не одобряли. Вот князь мира сего и принял решение дать большевикам возможность спасти или создать Империю Зла, – профессор передохнул и, втягивая в себя очередную порцию воздуха, успел заметить перед собой своего гостя. – А, это ты, Иосиф. Поверь, я не хочу тебя обижать, ты ведь из великороссов, и тебе, конечно, хочется считать, что до безбожной большевицкой власти Орда была чуть ли ни святой. Как же! Слыхали мы про эту Святую Орду, видели ее, пробовали на вкус, ощупывали вдоль и поперек, а уж как надышались ею. Так вот о демократии с точки зрения будущего государственного строительства Малороссии, когда она станет независимой, и ей опять придется отражать агрессию Большой Орды…

Вертолет ушел в свободный интеллектуальный полет, и забота о последовательности повествования в этой ситуации его меньше всего напрягала.

– Как ты думаешь, почему Сталин поддержал создание Израиля?

– Почему? – как завороженный, спросил Осик.

– Да потому, что стал совсем прост на старости лет. Он, видишь ли, посчитал, что сорок миллионов арабов сотрут в порошок четыреста тысяч евреев, как только те объявят себя независимым государством. Вот вам и окончательное решение еврейского вопроса. Да только такие вещи на путях простой арифметики не решаются. В результате Сталин умер глубоко несчастным человеком, который, с одной стороны, добился абсолютной власти, а с другой, даже обладая такой властью, не сумел осуществить почти ничего из того, ради чего ему эту власть вручили, не спрашивай меня, кто. Ведь власть в конечном счете не самоцель, но миссия. А земные блага, которые она дает своим носителям, – это лишь слабая компенсация за истязания, которым подвергается душа властителя. Посмотри на их дворцы, и по уровню роскоши, в которой живет властелин, ты поймешь уровень его душевных страданий. Это мерило суть точнейшее из мерил. Боль души можно утолить только золотом. А у кого душа не болит, тому золота и не надо. Так это работает, Иосиф. Поэтому Иисус был нищ, а Понтий Пилат материально не бедствовал, что в высшей степени справедливо.

Раздался дверной звонок. Вертолет пошел отрывать дверь, и Осику показалось, что из прихожей начали доноситься какие-то знакомые интонации. Через минуту в комнату вошел Павел Игоренко, которого профессор попытался ему представить, но неофициальный поэт опередил Вертолета, радостно воскликнув «Осик! А ты здесь какими судьбами?».

– Воистину в этом городе все друг с другом знакомы, – без особого удивления констатировал Вертолет.

А самого Игоренко привел в этот час в дом профессора расклад событий не самый тривиальный. Три дня назад в доме ему отказала его многолетняя сожительница Валентина. Бедный поэт в одночасье оказался без крыши над головой и без средств к существованию. И в столь отчаянную для кого угодно, но только не для него, минуту он решал лишь одну проблему: к кому из многочисленных знакомых обратиться с просьбой перекантоваться у него не больше, чем на пару дней. Сверх того ему было не надо, в чем он провидчески оказался прав.

– Я за чемоданом, профессор, – объявил он Вертолету.

– Как? – не поверил тот. – Я думал поживешь еще недельку.

– Я же сказал, что на пару дней, – как бы извиняясь, произнес Игоренко. – Да я бы с удовольствием у тебя еще бы пожил, но Галина обидится.

– Уже есть Галина! – восхитился профессор успехами друга и отправился к заветному бару приготовить три отнюдь не безалкогольных коктейля.

А Игоренко, оставшись наедине с Осиком, так начал рассказ о своих необычайных злоключениях:

– Это все твой проклятый Рыжий…

28.