Гой

Православное подполье уже года четыре, как уверенно возглавлял Петр Свистун. Работал он сторожем в Храме Рождества Пресвятой Богородицы в селе Бородатово, расположенном на Гаджибейском лимане. Явная симпатия, которую проявлял по отношении к нему настоятель церкви отец Исаакий, сделала его объектом непримиримой вражды со стороны церковного старосты Арсения Богдановича Неждана, ветерана войны и труда, твердо ориентированного на житейские ценности, в число которых входили вера в Христа, кем бы он ни был, и верность курсу правительства страны, каким бы он ни был. Но от Петра можно было услышать, например, что Иисус – еврей, и, что еще хуже, будто бы рожден он был еврейской матерью. А курс правительства страны, как можно было догадаться по некоторым репликам Петра, он и вовсе не почитал в качестве безусловно во всем и всегда непорочного, порой цитируя слова из Евангелия: «Богу Богово, а кесарю кесарево».

– Так ведь это не для нас было сказано! – искренне возмущался наглостью церковного сторожа Арсений Богданович. – Библия вообще не нашего ума дело.

В своем упорном нежелании даже близко знать Священное Писание Арсений Богданович был далеко не одинок. Более того, как вскоре убедился Петр, одинок был как раз он в своем желании изучать Писание. Иногда погожим деньком, когда Храм был заперт, Петя сидел на лавке под акацией с Евангелием в руках.

– Ишь, расселся, читает, – кивал в его сторону церковный староста. – Мало ему проповедей батюшки.

– Прямо как еврей, – обязательно поддакивала одна из благостных старушек, занятых по хозяйству.

– Так он и есть из жидов, – в тысячный раз с непреходящим удовольствием указывал на это обстоятельство Арсений Богданович, и старушечки в тысячный раз озабоченно ахали. Это действо давно уже превратилось в ритуал и, как выяснилось, вовсе не лишенный ни сугубо практического, ни далеко идущего метафизического смысла.

А Петя начал соблюдать посты и предаваться аскетическим практикам так, словно с цепи сорвался. Всякие упреки под тем предлогом, что главное – дух, а не буква, он с негодованием отвергал, утверждая, что буква – это и есть зримое проявление духа, и кто не подчиняется букве, тот грешит против духа. А отпустив волосы до плеч и бороду по грудь, Петя превратился в живой укор тем, кто, если и соблюдал букву закона, то по большим праздникам. Что уж говорить обо всех остальных. Его огненно-рыжая грива в купе с того же цвета густой бородой производили такое впечатление, что некоторые городские художники, пользуясь знакомством с поэтом Игоренко, умоляли его упросить Петю согласиться им позировать. И Петя иногда принимал предложения такого рода, считая это актом смирения со своей стороны. Пришло к тому, что для любителей искусств его образ стал знаковым. Разумеется, Петя был явлен на полотнах отнюдь не в качестве образцового ордынского труженика или правильного военного.

Удивительно ли то, что скромная допрежь церковь в Бородатово стала как магнитом притягивать к себе городскую интеллигенцию, годами не находившую повода заглянуть хоть в какую церковь. Люди специально приезжали в село, чтобы увидеть Петю. Само собой, его навещали в Бородатово и личные друзья – Осик с Ириной, Павел Игоренко, Князев. Как этому наплыву отнюдь нетипичных для сельской местности гостей радовался церковный староста Арсений Богданович, можно только себе представить. Утешением ему служило лишь то, что его верные старушки чувствовали себя в родной церкви все менее комфортно. Одно дело, если безбожная власть почему-то вдруг находила нужным закрыть церковь, к чему верующие относились как к гонениям, что было почетно, и совсем другое, когда церковь внешне начинала процветать, но благодаря не им, а пришельцам.

Через маститых живописцев с одной стороны и звезды местной богемы Павла Игоренко – с другой Петя обзавелся знакомствами и среди молодых художников-авангардистов и прочих нонконформистов. Эти заносчивые и независимые ребята мигом смолкали, едва завидев его. Привлечь внимание Рыжего, как они между собой прозвали Петра, к своей работе уже считалось успехом. К тому же ходили слухи, что Петя пришел в церковь не откуда-нибудь, а прямо из авангардной поэзии. Стоит ли удивляться тому, что вскоре некоторые из них приняли решение отправиться в Москву креститься и обратились к действующему сторожу церкви в Бородатово с просьбой рекомендовать их отцу Евгению. И Петя, недолго думая, им отказал.

– Почему? – не веря своим ушам, спросил Петю чуть ли не самый преданный его почитатель, недавний выпускник художественного училища Дольф Рутенберг. – Ты считаешь меня недостойным?

– Я считаю отца Евгения излишне либеральным, – ответил Петр. – Я прочитал его книги, и от них разит если не ересью, то недопустимой вольностью. Будь моя власть, я бы эти книги сжег. С теми экземплярами, что у меня были, я так и поступил.

– Ты сжег книги отца Евгения? – воскликнул Дольф, не пожелавший скрыть своего восторга. – Да ты великий человек!