Гой

– А еврейские поселенцы в Палестине заявили о своих правах на создание своего государства, – поделился он нетривиальной политической новостью. И не ошибся, потому что доцент Вайнштейн тут же заинтересованно откликнулся:

– Да? И как же они собираются его назвать?

Неожиданно для себя Семен, благодаря все той же Анечке, оказался вполне готов к разговору:

– Пока еще продолжаются дискуссии в руководстве общины. Одни предлагают назвать государство Палестиной, другие Иудеей, третьи Израилем…

– Вот только Израиля нам с вами и не хватало! – горячо прервал его Вайнштейн. – Зачем вам эта головная боль – Израиль? Мало вам того, что вы Христа распяли и пьете кровь христианских младенцев? Хотите еще быть кровавым империалистом и эксплуататором арабских рабочих и крестьян? Я вас не понимаю, Семен! Ну, устроили нам Холокост, теперь, глядишь, на пару сотен лет о нас и забудут. А появится Израиль, да еще не дай Бог станет успешным государством, тогда, считай, мы пропали! От нас не отстанут, пока всех подчистую не изведут. Послушайте, молодой человек. То, что мы не работаем, землю пахать не умеем, на войну не идем, на всем готовом живем, это нам еще простить смогут, потому что мир не без добрых людей. Но если мир увидит, что мы пашем и сеем, да еще и воюем не хуже других, этого добрые люди нам никогда не простят. Вы еще не знаете добрых людей, молодой человек.

– Позвольте с вами не согласиться, – мягко сказал Старожук, беря печенье из тарелочки. – Русская партия, конечно, разгромлена, но от этого евреям только хуже. А чем грозил евреям русский национализм? А теперь на самом верху под видом русского национализма знаете, какие разговоры ведут? А все больше по антисионистской и антимасонской тематике, и это уже, извините, не русский национализм, а гитлеризм. И в этой связи, друг мой Вайнштейн, я не уверен, что Израиль окажется для нас таким уж лишним.

– Но ведь Гуталин, я слышал, не против Израиля, – возразил Вайнштейн. – Вот на кой черт ему Израиль?

– А на кой черт ему Польша? – удивился Старожук.

Тут в комнату начали вносить яства.

10.

У Семена, конечно, хватило ума предложить Анастасии руку и сердце, а заодно и переезд в квартиру на проспекте Сталина. Что ни говори, а для него это была первая физическая любовь. К его полному недоумению, он нарвался на решительный отказ, объяснить который мог себе лишь своей инвалидностью. Других причин его отвергнуть, как ему представлялось, в женской природе просто быть не могло. Впрочем, от сожительства с ним и не думали отказываться, что лишь еще больше дезориентировало Семена. По его мнению, в неузаконенных государством отношениях между мужчиной и женщиной было что-то морально дискредитирующее и женщину, и мужчину. Такие отношения социально опускали обоих, автоматически ставили их на низшую ступень в общественной иерархии. А Семен видел себя уже отнюдь не низшим среди равноправных.

В конце концов, его стали посещать какие-то смутные подозрения. Ну что это за атласный костюм, в который он наряжается при посещении Анастасии? Он объяснял себе, не позволяя своему сознанию слишком углубляться в предмет, что этот пикантный наряд остался от Героя Советского Союза летчика Ефима Рабиновича, совершившего таран в небе над Южной Пальмирой, но теперь, когда власть чар любви над ним стала ослабевать, Семен со всей очевидностью признал, что суровые советские летчики, придя со службы домой, в такое не облачались. А тут еще и жена Вайнштейна, когда он однажды в отсутствие Анастасии зашел на кухню поставить чайник, как-то смутно, однако по-дружески, попыталась вразумить его, намекнув, что он у Анастасии не один.

Когда Анастасия вернулась из магазина, он прямо спросил:

– А откуда у тебя этот костюм, в который я одет?

– Это пижама одного румынского полковника. Я не знаю, что сейчас с ним. Может быть, коммунисты его уже расстреляли. А может быть, он уже и сам коммунист.

– Как румынского полковника? – выпучил глаза Семен. – И ты так просто об этом говоришь?

– А что тут усложнять? Я ведь бежать с ним хотела и уже почти убежала, но тут Господь Бог, видать, отомстил за товарища Остапа Бендера.

Семену показалось, что он когда-то уже слышал эти имя и фамилию, но ничего определенного вспомнить не мог. Видя его замешательство, Анастасия усмехнулась и продолжила:

– Мы с моим полковником пытались перейти границу именно там, где некогда Остап Ибрагимович. И нафаршированы были поболе, чем он, уж поверь. Да только тут пришла румынам обратка за вашего Остапа, потому что задержали нас не румынские пограничники, а мой папа собственной персоной со своими хлопцами. Слыхал про Онисима Макарыча Досвитного?

Об Онисиме Макарыче у Семена были гораздо более определенные представления, чем о загадочном Остапе Ибрагимовиче.

– Онисим Макарович твой отец? Почему же ты не сказала?

– Это бы что-то изменило? – съехидничала Анастасия и неожиданно услышала в ответ:

– Дополнительная информация всегда что-то меняет.

Оба замолчали, потому что над собственной сентенцией задумался и сам Семен.