Гой

– Да что же это такое делается, да как же так, вы ему столько всего надоверяли, дорогой Иосиф Виссарионович, – в один голос запричитали вошедшие, – мы к нему всегда по-товарищески относились, а он, подлец, за нашими спинами какую-то Русскую партию организовал, фракциоинер проклятый. Точно не еврейскую, товарищ Сталин?

Они ни разу не сбились, и злосчастный Вознесенский легко догадался, что репетировали они свой монолог не один час.

– Кстати, о еврейском вопросе, товарищи, – Вождь вождей помял большим пальцем табак в чашке курительной трубки, после чего отложил ее в сторону. – Как вы думаете, где евреи собираются создать свое национальное государство? Ну, смелее!

– В Палестине, товарищ Сталин, – ответил за всех Берия.

– Вы так считаете? А мне вот кажется, что в Южной Пальмире.

В кабинете установилась мертвая тишина, которая радовала только его хозяина, отчего он и тянул с тем, чтобы ее прервать. Насладившись, продолжил, и в голосе его зазвучали хорошо знакомые присутствующим зловещие нотки:

– Что у нас за страна, в которой мне одному приходится бороться и с Русской партией, и с еврейским засильем, и кто я такой, чтобы одновременно с ними бороться? Я что, с детства об этом мечтал? И достижимая ли это вообще цель – уничтожить русскую партию и еврейское засилье? Какие будут соображения? Что скажешь, например, ты, товарищ Берия?

– А зачем нам вообще их уничтожать, Иосиф? Пусть сами уничтожат друг друга, если нам так надо. Но кому это – нам? Советским людям?

– Я понял вас, товарищ Берия. Значит, не хотите вы уничтожать еврейское засилье. Ни слова, товарищ Маленков! Я знаю, что вы, в свою очередь, не хотите уничтожать Русскую партию. Придется, однако, вам обоим принять посильное участие и в том и в другом.

Сталин достал из ящика стола некий документ, потряс им перед присутствующими и положил на стол:

– Это запрос заместителя директора Южно-Пальмирского Нефтяного техникума Арона Абурцумяна на перевод в Южную Пальмиру с визой товарища Маленкова: «Разрешить». Какой же вы после этого вождь Русской партии, если без Александра Евсеевича обойтись не можете, а во-вторых, на кой вам в Южной Пальмире тайный гидростроитель? Попрошу вас выйти из кабинета и советую навсегда забыть сюда дорогу.

Как только дверь за Маленковым закрылась, Сталин сказал:

– Когда немец стоял под этими стенами, мы хорошо понимали, что верны нам остались только русские и евреи, а теперь, выходит, что мы сами против Русской партии, а русские люди – против еврейского засилья. И что же получается? А получается, что спасти нас от Русской партии может только борьба с еврейским засильем. Но кто же это такие мы, как правильно поставил вопрос товарищ Берия? Русские мы или не русские? Значит так, борьбу с еврейским засильем назовем борьбой с космополитизмом, и люди нас поймут. А уничтожение Русской партии скромно наречем Ленинградским делом, и люди ни о чем не догадаются.

– Товарищ Сталин, – не смог сдержать искреннего восторга Берия, – воистину вы великий языковед!

– Да, – согласился Сталин, – в некоторых вопросах языкознания я разбираюсь. Во всяком случае при текущем политическом моменте в нашей стране в начале, как вы только что видели, было Слово, и слово было у Сталина.

6.

Семену Свистну шел уже двадцать второй год, а его мужское достоинство еще не знало женского лона. Последние школьные годы его не состоялись из-за войны, эвакуации и фронта. Тяга к противоположному полу денно и нощно изводила Семена, но ни на мгновенное завязывание знакомств, ни на долгие ухаживания он был совершенно не способен. А сами проявлять инициативу по отношению к нему ни сверстницы, ни дамы с опытом явно не торопились. Как-то не встретилась пока на его пути бабенка побойчее. Правда, потеряв руку, Семен несколько приободрился, найдя, как ему представлялось, уважительную причину, объясняющую то непростое обстоятельство, что места для сердечной подруги в его судьбе не образовывалось.

Он было совсем уж собрался навсегда остаться холостяком и провести жизнь в компании таких же бедолаг-инвалидов за выпивкой и разговорами на пьяную голову, что вполне бы могло у него получиться, но тут вмешались Родина, решившая укоротить ему жизнь, и друг, взявшийся вырвать его из ее смертоносных объятий. Так в жизнь Семена вошли женщины, причем сразу именно во множественном числе, ибо речь шла не о подруге или невесте, но, пожалуй, о полностью укомплектованном гареме.

Разумеется, юная Анечка Фишер поначалу даже не догадывалась, что у ее не проявляющего никакого интереса к женщинам шефа появился целый гарем. Шеф и сам поначалу об этом не догадывался. Все началось с того, что однажды в учебное время в библиотеку явилась уверенная в себе весьма ухоженная дама бальзаковских лет, явно пользовавшаяся не самым дешевым парфюмом, чего Анечка, имевшая о нем представление благодаря особым возможностям своего отца, не могла не заметить.

Оглядев Анечку и все помещение библиотеки откровенно оценивающим взглядом, дама, наконец, изволила ответить на немой вопрос юной библиотекарши: