Гой

Короче говоря, на четвертом своем году пребывания в Израиле Осик принялся искать профессиональные курсы, ведь один оплачиваемый государством курс был положен каждому новому репатрианту с высшим образованием. И это тоже в глазах Осика было каким-то бредом. Значит, чтобы получить льготу от сионистов, надо было закончить институт у коммунистов, иначе говоря, прогнуться перед ними, ведь абитуриента, честно и храбро позиционирующего себя в качестве антикоммуниста, в советский институт не приняли бы, да и в техникум, наверное, тоже, как могли бы легко догадаться господа сионисты. Но они ни в коем случае не хотели догадываться. Еще смешнее обстояли дела с так называемой «первой книгой на родине», право на издание которой за счет государства автоматически получали бывшие члены Союза писателей Орды. Выходило так, что если бы в ставшей на путь избавления от тоталитарного прошлого Орде все же начали проводить люстрацию, то, чтобы избежать ее, бывшему ордынскому коммунистическому чиновнику достаточно было бы отыскать или придумать в своей родословной дедушку еврея и переселиться в Израиль, чтобы получить тут льготы от сионистского государства.

Впрочем, Орда и не думала избавляться от своего тоталитарного прошлого. В этом Осик не сомневался. Все гражданские свободы, казалось бы, обретенные ордынцами, весь этот процесс внешней демократизации ордынского общества он называл для себя «революцией одного человека». Этого человека звали Михаил Горбачев. И этот человек действительно физически был меченным. Да сколько же можно было делать вид, что этот знак на лбу генсека не нес никакой метафизической информации? О нет, эта штука была даже посильнее сухой руки Сталина. Размышляя об этом, Осик неожиданно для себя написал небольшую статью, которую он так и назвал: «Революция одного человека», предсказав в ней неминуемый крах ордынской демократии. Феномена Горбачева в рамках концепции исторического материализма он объяснить не сумел, зато согласился с его словами, сказанными однажды в сердцах и публично.

«Если бы я захотел, – сказал тогда Горбачев, – то мог бы единолично править, сколько бы здоровье позволило, как Сталин или Брежнев, но я действительно хочу, чтобы народ Орды стал свободным». Ему мало кто поверил. Думали, что у власти просто нет сил на то, чтобы обуздать народ, вот-вот готовый взбунтоваться, поэтому она-де и пошла на уступки. Но Осик видел нечто противоположное: ордынский народ не очень-то был доволен тем, что у него явно отнимают чувство того, что он лучший и сильнейший народ Земли, право имеющий указывать другим народам, как им жить, а взамен навешивают ярмо гражданских свобод, которые суть пшик с точки зрения всяких реальных польз.

В том, что ордынская власть способна силой подавить любой бунт и протест, Осик даже не сомневался. «Страх прилипчивее чумы», говорил знавший, по мнению Осика, Орду, как никто, классик русской литературы Николай Гоголь. А запугать народ власти Орды могли бы, если бы захотели. Но Горбачев действительно почему-то не хотел этого делать, поэтому как правитель был обречен.

Статью Осик отнес в газету «Страна праотцов», где отдал ее в руки Евгению Ленскому.

– Стихи? – спросил Евгений.

– Статья, – ответил Осик.

– Статья? – удивленно переспросил лучший обозреватель данного издания. – Статьи вообще-то тут пишу я. И о чем же статья?

– О Горбачеве.

– О Горбачеве? Ну ты даешь. Еще бы о Сталине и Калинине написал. Кому это интересно теперь? Оставляй, конечно, раз принес. Главному покажу, обещаю.

Уже что-то, что в ситуации Осика вполне могло бы сойти за достижение. В Южной Пальмире Осику и в голову не пришло бы относить статью в газету. Впрочем, кто знает, сегодня, возможно, и пришло бы, что-то ведь там и впрямь менялось. Однако лирика лирикой, а физика физикой. Чиновница в министерстве по делам репатриантов, уже не различавшая лиц просителей и уставшая от собственной неумолимости, вдруг решила на Осике проявить человечность. Но он даже не понял, как ему повезло, с негодованием отвергнув предложение пойти на курс международной торговли. Торгаша, что ли, в нем тут увидели?

– Но что же вы хотите? – с изумлением спросила чиновница. – С вашим-то историческим образованием. Может быть, курсы кладовщиков? Поверьте, что от таких предложений не отказываются.

Но Осик отказался и от такого. Чего же он хотел? В газете он прочитал, что открывается набор на курсы журналистов. Собеседование вели известная в русской общине прозаик, поэт и исполнительница песен на свою музыку, репатриировавшаяся в Израиль еще в брежневские времена, и знакомый русским в лицо обозреватель израильского ТВ, иногда приглашавшийся на интервью в студию телевидения на русском языке, где через переводчика разъяснял цели и задачи так называемой Рабочей партии Израиля, партии левого израильского истэблишмента. Осик считал его лукавым типом, а сам он этому типу тоже с первого взгляда явно не пришелся.