Глубокие раны

Девичий вскрик разорвал напряженную тишину; она рассыпалась на десятки, сотни кусков. Люди закричали, задвигались. Все уже знали свою участь, но сейчас все это прозвучало, как нелепая жуткая неожиданность. В Германию? Да кому она нужна, эта растреклятая Германия?!

Проходившие мимо вокзала железнодорожники косились на окна: негодующий гул сотен людских голосов прорывался сквозь толщу каменных стен и разносился по площади.

— Кретины!

— Мамоньки! Ох, ма-амоньки!

— По какому праву! Не желаю-ю! В гробу я эту Германию видел!

— Мы не скот! Не имеете никакого права!

Один из солдат по знаку коменданта полоснул поверх голов длинной автоматной очередью. Со стены напротив дождем брызнула штукатурка. Кто-то, задетый отрикошетившей пулей, закричал дурным голосом. Стискивая друг друга, люди хлынули от лестницы к стенам.

В испуганно дрожавшей тишине комендант и сопровождавшие его лица вышли из вокзала.

Миша схватил за плечо кинувшегося куда-то Павла, зло сказал:

— Скоро ты научишься держать в руках свои бабьи нервочки?

Бешено взглянув на него, Малышев перевел взгляд на Кинкеля и вдруг обмяк.

— Эх! И во всем сам, подлец, виноват! Если бы не облопался тогда…

Зеленцов махнул рукой:

— Хватил. Было — быльем поросло.

Зал гудел глухо, недобро. Чей-то неестественный звонкий смех, прозвучавший в этом гуле, был так странен, что многие зашикали:

— Кого разбирает?

3

У сибиряка Малышева завидная способность: он мог быстро сближаться с другими. Зеленцов с Кинкелем еще никого не успели узнать, а Малышев уже перезнакомился со многими.

Перекипев после речи бургомистра, он опять отправился бродить по вокзалу. Миша, почесываясь — последнее время сильно одолевали вши, — уселся на полу.

«Германия… Нас будут отправлять в Германию…»

Задумался, обвел взглядом зал. Лица. Сотни молодых, измученных случившимся лиц. В сознании мелькнуло: свежая молодая кровь, насильно вливаемая в жилы Германии…

— Послушай, Арнольд, как у вас там, в Германии? Расскажи что-нибудь, — вполголоса попросил Зеленцов Кинкеля, приваливаясь спиной к стене.

Тот, не меняя положения, скосил глаза и пожал плечами:

— Что рассказывать… Подойдет время — сам насмотришься. Еще надоест… — Кинкель вздохнул, ироническая усмешка тронула губы.

Порой его смешило то обстоятельство, что он будет отправлен на родину в качестве одного из русских пленных, и он начинал подтрунивать над собою. Но, испытав на себе прелесть нацистских концлагерей, он отлично знал, как трудно вырваться из них на свободу, и поэтому ни на минуту не переставал думать о побеге. Об этом он не раз заговаривал с Зеленцовым и Малышевым, и все трое решили попытать счастья в дороге.

Вернулся чем-то сильно возбужденный Павел и, присев рядом на корточки, сообщил:

— Ту девушку помните, что с майором в наш барак приходила? Витька покойник еще обозвал ее тогда тварью. Здесь она.

— Путаешь, — возразил Зеленцов уверенно. — Такие сюда не попадают.

— Лопни глаза — она! Пойдем, посмотрим, сам уверишься…

Оставив Кинкеля охранять занятое в углу удобное место, Павел и Зеленцов пробрались туда, где расположились девушки. Миша взглянул на одну из них, указанную Малышевым. Вероятно, почувствовав на себе его пристальный взгляд, она оглянулась. Ресницы ее чуть дрогнули, когда она встретила взгляд Малышева, и она на минуту, пока не совладела с охватившим ее волнением, отвернулась.

«Точно, она… — Миша поглядел на Малышева. — Интересно, что бы это значило?»

— Ну что? — спросил Павел тихо.

— Она…

Прежде чем они успели что-либо решить, девушка, торопливо и ловко пробираясь между сидевшими и стоявшими людьми, подошла к ним. Некоторое время они молча смотрели друг на друга. Наконец девушка сказала, робко глядя на Зеленцова:

— Кажется, я не ошиблась? Это вас я видела в концлагере, тогда… Помните?

Под холодным, почти враждебным взглядом Миши она опустила глаза.

— Да, — сказал он, — не ошиблись… Я тоже очень хорошо вас запомнил.

Она взглянула на Малышева, словно надеясь найти у него защиту, но, встретив его ненавидящий взгляд, опять обратилась к Зеленцову.

— Чего б вы ни думали обо мне, это ваше право. Оправдываться я не буду. Прошу лишь об одном… Скажите, знали ли вы того человека, что стоял сразу же вслед за вами? Его звали Виктором… Виктор Кирилин. — Пристально глядя на него, она с надеждой повторила: — Виктор Кирилин… Номер семьсот девятнадцатый… Знали?

Миша переглянулся с Павлом. В голосе девушки с большими глазами слышалась такая трепетная надежда и еще что-то непонятное, но больно чувствующееся сердцем — может, раскаяние, может, страдание, — что им обоим стало неловко.

Но все пережитое и виденное в концлагере не разрешало прощать. Еще стояли перед глазами замученные товарищи, надзиратели с дубинками, окоченевшие на холоде трупы умерших. Еще звучал в ушах вой сирен и раздавались беспощадные окрики эсэсовцев.

— Да… — глухо ответил Зеленцов. — Знал, слишком хорошо знал…

— Знал? — упавшим голосом переспросила Надя. — Значит… он погиб…

Зеленцову не пришло на ум спросить, откуда ей это известно; он сказал: