Глубокие раны

Человек в штатском глянул в ту сторону, откуда раздались выкрики и, подняв руку в лайковой перчатке, закончил:

— Проверка будет производиться в нескольких местах сразу. Быстренько! Быстренько управимся!

Сразу в шести местах базарной площади началась проверка. Старых и пожилых пропускали быстро, даже не заглядывая в паспорта и справки. У молодых придирчиво осматривали вещи, некоторых обыскивали; не имевших специальных пропусков задерживали и группами по восемь — десять человек отводили в полицию. На протесты коротко отвечали:

— В полиции разберутся.

Надя, незаметно бросив сумку в толпе, тоже оказалась в числе задержанных. Рыжеватый, с хитроватыми глазами полицай, не взглянув даже в удостоверение личности, выданное горуправой, буркнул:

— Не шумите, барышня, бесполезно. В полиции разберутся.

Рыночная площадь вскоре опустела. Лишь кое-где на ней чернели галки, налетевшие на конский помет, да гонимые ветром перелетали с места на место клочья бумаги.

2

В вокзале воскресный день начался, как всегда, с выдачи хлеба. Позавтракав, Зеленцов спросил:

— Не помнишь, какое сегодня число?

— Сегодня день смерти Ленина, — ответил Малышев.

Зеленцов подумал:

— Кажется, да. Владимир Ильич… Ленин…

Засовывая стывшие руки подальше за пазуху, Малышев выругался:

— Хоть бы дров дали, сволочи! — Он обвел взглядом огромный зал, набитый людьми до отказа, и задумчиво прищурился. — Мишка, а что если бы на нашем месте оказался Ленин? Что бы он стал делать?

— Кто знает… Но он бы выход нашел, будь спокоен… Убежал бы, например.

— Нет, — Малышев отрицательно потряс головой. — Он бы людей не оставил. Говорят, любил он народ, разговаривал со всеми, без охраны ходил везде. Ему бояться было нечего. Кого народ любит, тому охрана ни к чему. Он бы и не убежал — что-нибудь другое придумал бы. А может, такого бы и совсем не было. Он бы не стал Гитлера пшеницей откармливать, чтобы потом от него по зубам получить. Как ты думаешь? Ленин-то еще в семнадцатом кайзера вокруг пальца обвел…

В разговор вмешался Кинкель и возразил Павлу, что договор с Германией был необходим, что этим договором Советский Союз вырвался из совершенной изоляции и направил ход развития войны в неожиданную для дипломатии всего мира сторону.

— Ну, конечно, — Павел сощурился. — Ты ведь тоже наше сало да хлеб трескал. Чем не малина! Русский человек дурак: только попроси, и от собственного рта своего оторвет. Весь мир кормить готов, а потом за это ему еще и бока намнут хорошенько. Была бы моя воля, я бы вам всем вместо сала фигу преподнес. Я человек простой, в дипломатии не разбираюсь и разбираться не хочу, потому что все это одна дрянь. Друг дружке зубы заговаривают, без толку языками треплют. В руки бы всем этим дипломатам топоры да лес рубить — пользы-то хоть маленько было бы.

Выслушав длинную и горячую тираду Малышева, Арнольд усмехнулся.

— Если бы все было так просто, как ты думаешь… Горяч ты да и молод очень…

Зеленцов перебил:

— Бросьте вы мудрить, ради бога! Прошлого за хвост не поймаешь. Бежать нам нужно, вот что!

Малышев возразил:

— Ребят надо прощупать… Черт знает, троим трудно. С поезда, что ль, попробовать? Как ты думаешь, Арнольд?

— Тс-с! — Зеленцов торопливо встал. Павел повернулся к выходу.

Негромкий гул голосов затих, в зал в сопровождении охраны вошли комендант города, начальник биржи труда, бургомистр Кирилин. В полнейшем молчании они прошли среди расступившихся перед ними людей на лестницу, ведущую на второй этаж. Поднявшись на несколько ступеней, комендант остановился и кивнул Кирилину:

— Начинайте.

Солдаты охраны и полицейские у входов и выходов настороженно оглядывали зал. Автоматы в их руках тоже, казалось, осматривали людей глазками дульных отверстий. Многие от этого ежились.

Кирилин кашлянул; где-то под сводом родился ответный звук, прошелестевший по залу.

— Граждане! — начал он и, помедлив, подчеркивая торжественность минуты, повторил: — Дорогие мои соотечественники!

В наступившей паузе кто-то из зала изумленным шепотом бросил:

— Ну и… проститутка! Ах, ты… — грязная матерная ругань, вызвавшая бы в другое время негодование, сейчас была воспринята всеми, как нечто законное.

Кирилин мельком оглянулся на коменданта, зачастил скороговоркой:

— Вам предстоит большая честь! В Германии, куда вас направляет наш город, вы должны честно потрудиться во имя нашей общей задачи: разгрома коммунизма! Граждане, не посрамите своего города! Всем, честно проработавшим, после нашей победы в новой свободной России будут предоставлены большие льготы…

Минут пятнадцать ручейком лились слова.

Зал молчал.

Только среди девушек, стайкой сбившихся в дальнем конце зала, слышались редкие охающие звуки: кто-то плакал.

После Кирилина поднял руку комендант. С тем же бесстрастным выражением лица, с каким слушал бургомистра, он вытолкнул из себя несколько фраз о порядке, о дисциплине и закончил:

— Все. Скоро ехать. На тнях. Счастливой торога!