Гиперборейский Гимн

Наконец, ликейскому Аполлону был посвящен храм в Хрисе, находящийся в Троаде, хотя, в общем, тут преобладал культ Аполлона сминфейского, Аполлона мышеистребителя. Через Додону на севере Фесалии, имевшую храм и священный дуб, посвященные Зевсу пеласгическому, и сопредельные с Ликией страны – неотчетливые сведения об этом предмете имеются в четвертой книге Геродота – шли на Делос гиперборейские дары. Северная культура распространялась во всех тех местах, где только находила для себя благоприятную почву. Самое название Зевс пеласгический намекает на смешение двух расовых начал. Следует отметить ещё одну лишь черту, заключающую в себе драгоценный этнический намек. Говоря о ликейском стрелке Пандаре, отправлявшем в царство Аида своих врагов, Гомер пишет просто: Аид, если выражается от собственного своего имени. Если же он говорит от имени Пандара, то пишет: Адоней (Aidorgos), что звучит совершенно семитически, напоминая библейского Адоная. В составе волчьей стаи, будущей разноплеменной массы народностей, спускавшейся с Гиперборейских высот, находился тот элемент, который впоследствии выкристаллизовался в так называемую семитическую группу. Эта группа засела в Малой Азии, среди пеласгов, лелегов, карийцев и меонийцев, и нет ничего удивительного в том, что обитатели Ликии имели в своём языке прабиблейские речения. Тонкий знаток разношерстных народностей Гомер и приобщил это речение к своему архаическому словарю.

Стая волков мчалась по равнинам и горам Европы, рассыпаясь по её необозримым лесам. Отдельные отряды были руководимы первоначально, на ранней заре иммиграции, вдохновленными прорицательницами, будущими ожесточенными друидесами, требовавшими человеческих жертв. Одной из таких волчих – друидес могла быть и мифологическая Латона, родившая и воспитавшая своего божественного «Волка». Но стая диких гиперборейских волков, с утренним холодом и первозданной свежестью вдохновения в сердцах, с героическими инстинктами в своих мышцах, прокладывала себе путь сквозь толщу самых разнообразных автохтонов и сплошь и рядом частично сливалась с ними, принимала их культуру и претворяла ее в комплексы верований разнообразных типов и окрасок. Но суть дела оставалась всегда всё той же: в центре гиперборейского культа пылало неугасимое солнце, чистота первоначальных мировых прозрений, неуклонная монистическая тенденция и неугомонное волевое устремление вверх.

– 4 —

Один из древнейших культов Аполлона называется амиклейским. В Амиклах, на юго-восток от Спарты, находился храм Аполлона с его архаической иконой. Культ этот был связан с очаровательной легендой. Красивый юноша Гиакинф был любимцем бога и Зефира. Во время одной забавы юноша был случайно убит диском, брошенным Аполлоном. Зефир направил диск в самую голову юноши. Мучимый тоской и скорбью, бог обратил умершего в цветок – темный и нежный, по определению Исихия, лилейно-белый с кровавыми пятнами на лепестках, по описанию Овидия. Такова эта прелестная легенда. В память события были установлены в Греции праздники, тянувшиеся три дня и называемые Гиакинтии, с заупокойными жертвами и народной помпой в честь Аполлона. На празднестве пелись жалобные песни и происходили поэтические состязания.

Мы имеем здесь некий вариант елевсинских мистерий, некую смесь аполлинических начал с дионисовскими вздохами о преходящем образе мира сего. Сквозь чары легенды рисуется картина природы в её весенних радостях и ликованиях, в игре её молодых сил, увековеченных любовью и светом внутренних восторгов. Это солнечный Аполлон во всём своём блеске своего утреннего очарования. Но разгорающееся солнце усиливает действие своих лучей, заключающих в себе испепеляющую энергию. Полуденные стрелы Феба могут оказаться убийственными для всего, что слабо и хрупко на земле. Вот где трагедия солнечного культа, хотя и не последнее его слово. Даже в раннем его выражении смерть быстро сменяется возрождением и трансформацией. На утре дней истории воскресение не идет дальше перевоплощения в мистический цветок.

В элевсинских мистериях, при их величии и орфической красоте, всё же чувствуется тяжесть и тяжкость пеласгического груза, хамито-яфетидских грубых упоений, напряженная страстями мистика народных масс. Здесь же, в культе амиклейского Аполлона, какая-то легкость и воздушность солнечного луча. Всё горит и играет. Всё светится и цветет. Это создание северной культуры, взявшей под свой молот грубый сплав и выковавшей из него лучистое стекло.