Гештальт

Марина согласно кивнула головой, поддерживать разговор с пьяным Матвеем было неинтересно, но она боялась, что он рассвирепеет и начнет кричать, ударит её или уйдёт. И Марина кивала головой в такт его интонаций, почти случайно угадывая, где надо это сделать.

– Мать моя тоже любила шторы, – стало понятно, что он перешёл на очень личное. У неё ничего не было, только эти шторы, красные портьеры, они достались ей от её матери. Эти шторы, они были нечестные, ворованные. Когда-то в молодости моя бабка жила на Украине в небольшом селе и была всецело и полностью на стороне красных Советов и участвовала в национализации кулацко-жидовского добра. И в одной семье, где было много детей, курей и корова, где надо было забрать всё, в корыте, среди детских нестиранных заскорузлых пеленок, нашла эти шторы и взяла себе. Украла. Вся деревня знала, что она их украла, бабке пришлось уехать, из всего, что было у неё, она взяла только вот эти красные портьеры. Уехала в русскую Сибирь и там спокойно, с чистой совестью, ведь никто и ни о чём не знал, вешала на окна своей аккуратной выбеленной квартирки. Умирая, бабка историю штор, вместе со шторами, передала своей дочке, матери моей. Мать шторы берегла и раз в полгода и перед большими праздниками протирала их каким-то раствором из уксуса и касторового масла, а потом стирала вручную туалетным мылом. От этого шторы становились мягкими, яркими и пахли женскими духами. Я любил эти дни, когда мать вешала чистые шторы на окна, дома становилось уютно и пахло праздником, мать долго любовалась на них утром, днём, вечером и даже ночью вставала потрогать их и посмотреть между них на частые звёзды, заворачивалась в них и смеялась, говорила, что чувствует себя купеческой дочкой. Перед смертью мать вздыхала, затем позвала к себе мою тогдашнюю жену Галю, сказала беречь шторы, пуще детей собственных, передала секреты ухода и преставилась, ушла со спокойной душой, считая, что шторы её остались в надежных руках. Но с женой у меня была жизнь недолгая, она ушла от меня, швырнув мне в лицо ухоженные по маминому рецепту шторы. Их я больше на окно не вешал никогда, а застилал ими свою постель. Приятно было, приведя на ночь бабу, смотреть, как она вальяжно на них лежит, или представлять, как бы на них лежала роскошная баба. Шторы приятно щекотали голый зад и пахли детством, и женщиной. Я их никогда не стирал, и, когда ко мне переехала Зоя, следующая моя жена, она сказала, что на этой рванине будет спать её собачка. Я ничего ей не сказал, но шторы отнес на помойку, уж лучше пусть они так закончат свою жизнь, мать простит, если видит меня с неба, чем на них будет спать Зоина собачка, пусть и чистая, но псина. После этого в моей жизни никогда штор не было. Вернее, не было в них никакой необходимости, жены у меня не было, а путанкам было безразлично, есть ли на моих окнах шторы.

Матвей вздохнул, неопределенно повел руками, глазами и вдруг уставился на Марину, будто видел впервые. Впрочем, так оно, наверно, и было. И задал глупый, но весьма уместный вопрос:

– Ты кто?

– Я? Людочка из Омска!

Он непонятно на неё посмотрел, протянул: «А-а-а…» И продолжил свой рассказ.