Гештальт

Старуха у супермаркета просила милостыню, Лера никогда не подавала, но сегодня подошла и вложила в сухонькую ладонь сто рублей. Старуха ухватила Леру за карман: «Не осуждай! Не осуждай! Чести к коже не пришьешь, коли нет». Лера остолбенела, она с ужасом всматривалась в старушечье лицо. Неужели старуха знает что-то? За спиной засмеялись: «Она была социальным педагогом в твоей школе». За Лериной спиной стоял и улыбался Былков Константин Иванович, на свиданье он принёс букет алых роз и своё запоздалое извинение.

Матвей

Солнце ещё не село, а только спряталось за крыши домов напротив. Только пыль от проезжающих машин висит в воздухе, на клумбах качаются какие-то непонятные цветы. Нет, они, конечно, понятные, какие-то там петуньи, львиные зевы и космеи, но пыльные и грязные, как и мы вечерние, их даже и не хочется рассматривать. Ветер дунет на них, но пыль не смахнет, и они бесконечно качают и качают своими пыльными головками. Кажется, вот этот порыв оторвёт им головки, уронит в пыль, а стебельки так и останутся качаться ритмично из стороны в сторону, будто им эти головки и не нужны были вовсе. Земля у ног цветов треснула и, как губы, лежит в кривой усмешке, ей, земле, и цветам, и мне, нам хочется пить…

Аптека в сером панельном доме на первом этаже. У этажа жёлтое помпезное двухэтажное здание, понты местных предпринимателей. Городским властям не хочется вкладывать деньги в благоустройство, а красоты и прибранности в городе очень хочется. Здесь-то и сходятся интересы городских толстосумов-бизнесменов и мэров. Одни разрешают витиеватую постройку где-то в центре города, хоть и не памятник культуры, а всё же культурный вид городу придаёт, облагораживает, а вторые им за это у постройки клумбочку, и с растительностью попышнее делают, или остановку общественного транспорта приютят, чугунную кованую скамеечку поставят. Вечерами чугунная лавочка пользуется популярностью у гуляющих и отдыхающих, и просто недошедших после работы домой.

Матвей сидел на скамеечке в одиночестве, расставив подле себя целую роту пивных бутылок: пустых, полупустых и даже полных. Пил изо всех одновременно, то из одной, то из другой, но бутылки не убывали, а только добавлялись. Редкие будущие пассажиры общественного транспорта старались на Матвея не смотреть, стыдно лезть в чужую жизнь, пусть и опустившегося человека, но в чужую. Матвей пил и смотрел на всех синими бессмысленными глазами, хлопал ресницами и припадал к спинке лавочки ссутуленной спиной, тёр ладонью коленку, поднося очередную бутылку к разбитому рту. Каждому новому ожидающему рыгал в спину, сопел и протяжно гудел: «А! А-а-а… А… Ак!» Затем брал в руку бутылку «Быка», пил двумя-тремя глотками, со звоном ставил куда-то вниз, сопел и тёр руками колени. Старухи во дворике напротив поглядывали на Матвея возмущённо, перешёптывались и в такт звякающим бутылкам качали головами. Они знали Матвея давно: знали, как родился, женился, сходил в армию, развёлся и снова женился, и снова развёлся и женился, а потом, уже не женясь и не разводясь, водил к себе женщин, на ночь, на три месяца или на дольше, как получится… Но больше всего они знали про то, как он пил… И обсуждали в подробностях, ибо более говорить было не о чем.

С первого взгляда, даже и не знаю, почему, Марина узнала Матвея. Хотя видела его на этой скамейке впервые, да и вообще видела, наверно, в третий раз в своей жизни. Познакомились они с ним лет десять назад. Впрочем, знакомством это тоже назвать трудно. Как-то в ресторане Марина с подругой сидели и пили пиво, или ели мороженое, или так сидели и болтали. Был вечер, а вечером в ресторане все танцуют. Ну, или почти все. Он подошел к Марине, склонился над стулом и вытянул руку вперед, показывая, что хочет с ней танцевать. Танцевать Марина никогда не отказывалась, ведь это ни к чему не обязывает, не все любят танцевать, а Марина любит. И некоторые тоже любят, короче, они двинулись в танце, мягко, ноги у кавалера уже плохо сгибались.

– А ты танцуешь,– сказал он с удивлением и остановил взгляд на её груди.

– А чё сисек нет? Хоть бы чего подложила или вверх подняла, знаешь, такие балконы есть, – и он показал руками неопределенное движение вверх. – Поднимают и ничего смотрится.

Он захрюкал и мокрым носом уткнулся в её небогатую грудь и хрипло зашипел:

– Пойдем ко мне, а? У меня вино есть, и эти… Я их не люблю, но для тебя купил. Тебе понравятся… Эти… Клеветки и устрицы…

– Пойдем уже! – подруга дернула Марину грубо за юбку.

– Сколько можно его сопли собирать, смотреть противно.

И подруги вышли из ресторана.

Луна была полной и висела аккурат над автомобильной трассой. Марина тоже чувствовала себя полной… полной дурой. Подружка продолжала что-то недовольным громким голосом ей выговаривать:

– Нашла с кем танцевать, говорила же тебе, нормальных мужиков пошли снимать, а ты со всяким мужичьём пьяным обнимаешься, да кто на тебя после него посмотрит. И себе вечер испортила, и мне, нашла тоже кого…