Gears of War #4. Распад Коалиции

«Отец предупреждал меня о том, что политика сочтут героем лишь после смерти, рассмотрев его действия в историческом контексте. Я не настолько честолюбив, чтобы претендовать на звание героя, но хотел бы, чтобы будущим поколениям были понятны мои мотивы. Мы занимаемся грязной работой, которую необходимо выполнить, но кроме нас делать её никто не хочет. Хоффман меня бы понял, ведь у солдат почти та же задача. Но поверил бы Маркус Феникс в то, что у меня были свои причины поступить так, как я поступил? И так ли уж это важно для жителей Сэры, был ли я трусом или предателем, если им удастся дожить до тех дней, когда у них снова появится такая роскошь как возможность вести дебаты? Какая-то часть меня считает, что да, важно. Вот поэтому политики и пишут мемуары — мы так ходатайствуем о смягчении приговора».

(Председатель Ричард Прескотт, сын бывшего председателя Дэвида Прескотта.

Отрывок из неопубликованных воспоминаний)

ПАТРУЛЬНЫЙ ВЕРТОЛЁТ “КВ-239”, ОБЛЁТ СЕВЕРНОГО ВЕКТЕСА.

— «У меня так мама делала», — сказал Соротки.

— «Что, она тоже обстреливала с воздуха бронированные столбы?» — Дом не сводил глаз с раскинувшегося под вертолётом пейзажа, выискивая взглядом среди деревьев те, которым было тут совсем не место. Маркус занял наблюдательный пост у противоположного люка. Без Бэрда и Коула в салоне вертолёта висела какая-то странная тишина. Даже Митчелл, сидевший сбоку за пулемётом, был не особо разговорчив тем утром.

— «Нет, я о том, что она тоже брала меня с собой в длинные поездки на автомобиле», — ответил Соротки. — «Едешь так и считаешь все красные грузовики по пути. Или коров. Или двадцатиметровые столбы агрессивно настроенной формы жизни».

Дом вспомнил, как его дети, Бенни и Сильви, занимались примерно тем же во время их поездок. На секунду от нахлынувших воспоминаний встал комок в горле.

— «Лейтенант, что это ты бодрый такой всё время?»

— «Ладно, молчу».

— «Нет, я серьёзно. Ни разу в жизни тебя не видел в плохом настроении. Вообще никогда».

В вертолёте вдруг воцарилась тишина. Ну, или просто возникли неполадки в работе внутренней радиосвязи. Разговор непреднамеренно перешёл в серьёзное русло, а Дом старался избегать таких на тот случай, если он сорвётся и начнёт говорить о Марии и детях, заставив всех смущённо ёрзать на месте. Он понял, что теперь стал куда реже думать о них. Только неясно, откуда это шло: то ли Дом научился блокировать болезненные воспоминания, то ли просто смирился с потерей.

“Принятие. Может, в конце концов, я и дойду до этой стадии, как и говорил психолог”, — подумал он.

— «Я себя просто так настраиваю», — наконец-то прервал молчание Соротки.

— «То есть?»

— «Я стараюсь внешне выглядеть счастливым, и когда делаешь это достаточно часто, то начинаешь себя так по-настоящему чувствовать. Это связано с ответной реакцией психики. Заставляешь себя почаще улыбаться, и рано или поздно мозг и в самом деле начинает думать, что ты счастлив. Входящий сигнал для сознания превращается в исходящий».

Будь Бэрд с ними, именно в этот момент он бы стал ныть о том, что психология — псевдонаука для придурков, зарубив на корню потенциально интересную беседу. Дом повернулся в сторону пассажирского отсека и встретился взглядом с Маркусом. Казалось, на мгновение он бросил следить за своей стороной, выглядя так, будто с нетерпением ждал ещё какого-нибудь совета от Соротки. Всем хотелось научиться ограждать себя от болезненных воспоминаний. Даже Маркусу.

— «Попробую так делать», — сказал Дом.

— «А у Геттнер всё наоборот, думаю».

— «Да, кстати, с ней всё нормально? Она последнее время будто сама не своя».

— «Вымоталась, наверно. Словами тут не поможешь».