Где нет параллелей и нет полюсов памяти Евгения Головина

Достоевский (Владимир Крюков) с брезгливой ухмылкой наблюдает, как он, пошатываясь и икая, мирно топчется по комнате в своей бессменной шинели…

Сливное устройство бездействует, а для отправления малой нужды хозяин исстари облюбовал кухонную раковину. И действительно, вид почерневших от плесени чашек-тарелок однозначно воспринимается как приглашение, на которое трудно не откликнуться…

Подходит моя очередь внести свежую струю в решение хозяйственной задачи: посуду помою! (Поссу, да помою…)

В дверном проеме нужника, где никогда не гаснет свет, а дверь снесена могучим ураганом, недобитой чеховской чайкой застыла Нимфетка: над кухонным писсуаром ей с похмелюги не взлететь.

После тщетных попыток неприкасаемо присесть над паутиной унитаза она хмуро зависает над загаженной ванной.

Журчат ручьи, слепят лучи… Весна!

Беззаботный, режущий уши щебет пернатых.

— Проклятые птицы!

Это очнулся Катэр. Жирной пиявкой извиваясь на заплеванном полу, он шипит от бессильной злобы, как Белая Кобра из «Маугли»…

Утренний Эжен: овеянный дымом, упитый вином, присыпанный пеплом, увитый нашими мечтами, словно дионисовым плющом.

Злая усмешка, холодная речь:

— Ты думаешь, малыш, что ты свинья, а я корова? Нет! Я такая же свинья, как и ты!

(1980, апрель)

Без жала сатаны

На палубу вышел, а палубы нет.

Инородная мудрость

Опять Эжена пытается разбить радикулит. Причина нападения ясна: Ирина Николавна (Белый Тигр), в который уже раз, и, в сущности, без Жениного согласия, взяла с него (страшное!) слово: не пить…

Напряженная и вдумчивая практика сублимации алкогольного либидо снова под угрозой: природа Эжена не терпит пресной пустоты, а своевольная работа растворения-сгущения не допускает извне навязываемых пауз. В результате отлаженная система Делания дает сбой и мстительный Зеленый Змей алкогольной алхимии наносит коварный удар по психосоматике адепта…

Морщась от боли и тихо матерясь, Эжен многотрудно пристраивается у стенки, прямо на полу, подложив под спину пару подушек. Гейдар сочувственно покручивает ус и деликатно предлагает зеленого чаю, но его вопиюще не-винное предложение незамедлительно вызывает у Жени прострел в пояснице…

Мы у Гейдара, в коммуналке на Народной улице. Все знают о подвиге воздержания, а посему — и словом, и делом — ведут себя архипристойно, а на столе нет даже пива.

Но вот заявляется Вадим Попов. Мало того, что на его довольной физиономии с виновато бегающими глазками почетные следы вчерашнего пьянства — поддавшись соблазну, он основательно опохмелился перед самым визитом! Эжен взирает на него с нескрываемой ненавистью…

В комнату врывается Нимфетка. Полудетское личико лоснится от счастья — ей по дороге попалась табличка на дверях какой-то конторы: НЕФТЬОРГГАЗМОССТРОЙ.

Степанов, многозначительно пожевывая губами, вносит свой комментарий, приплетая к нему туманную притчу о дервише и какой-то на редкость проницательной собаке, заслуживающей — по мысли рассказчика — лучшей участи. Гейдар терпеливо выслушивает, после чего холодно заявляет, что у него для такой собаки всегда найдется хорошая палка. Степанов, покачивая головой, с деланым благодушием посмеивается в усы и уже собирается что-то ответить, но его перебивает Эжен.

— Так, ладно! В конце концов, ведь мы же не фанатики?! Сухаря-то всегда можно подвзять!

За сухим вином отправляют Олю-Нимфетку и меня. (Было в тот день немало заплывов в казенную винную гавань, и всякий раз напитки набирали градус…)

Весело выкатываемся на улицу. Оля вспоминает, что нынче ночью читала «Пословицы Ада».

— Радости не радуются, скорби не скорбят! Завтра возьмет за горло шершавая лапа повседневности, но это будет завтра, а сейчас…

Работа вина, Великий Полдень бесшабашной вольницы, оголенные нервы, вечно юная фаза мудрого винного цикла: ослепительное отрезвление…

— И вообще ты, Женька, гад!!! Истеричные крики Вадима. Заливаясь слезами от детской беспомощной злости, он топает ножками. Элен (Гиацинта) берет его на руки, накрывает кофтой и убаюкивает. Ее наряд изыскан и строг: все темно-коричневое. Вадим, скуля и завывая, пытается закататься в ее ризы, словно в кокон…

Винная стихия неспокойна, качка заметно усиливается, пустые бутылки перекатываются в безопасный угол, где у Гейдара припасены — для гостей, остающихся на ночь — «мягкие теплые вещи»…

— И вообще ты, Женька, гад… Вадим в последний раз всхлипывает и засыпает.

— Ха-ха!

Смех Эжена: хлесткий, сухой, прокаленный, на выдохе сдвоенный выброс прозрачного легкого дыма и тонкого кремационного пепла…

Смех Безжалостных: выпарена без остатка мутная влага сочувствия, выжжено до тла жирное сострадание…

— Мы безжалостны! Громкий шепот прозорливой Нимфетки. На умной мордочке — характерная бесстыдная улыбка, неизменно вызывающая бешенство у служителей культа и представителей власти. (В конце этого лета Оля разобьет голову майору милиции тяжелым антикварным телефонным аппаратом и поедет на два года в Белые Столбы на принудительное лечение.)