Где нет параллелей и нет полюсов памяти Евгения Головина

Притом этот холод, который в общении с ним ощущался как самая шокирующая черта его личности, был страдающим холодом. Это были способны понять лишь немногие, но Женя нес в сердце непрерывную и невыносимую боль, которую он помещал в ледяной панцирь своего презрения ко всякой слабости. Он контролировал свою боль холодом, направленным в первую очередь на самого себя. После опыта дружбы с этим человеком такие литературные персонажи, как Рахметов, Инсаров и другие «прото-нечаевские» герои, уже не воспринимаются всерьез. Самые яркие радикалы русской традиции на фоне Головина начинают казаться обиженными подростками…

Владимир Рынкевич Потомки Мульду

Потомки Мульду

Блюдите убо, κа́κο опа́сно хо́дите.

Еф. 5:15

Улицы мутных лиц. В поволоке тумана тусклым пятном ссального света пухнет уродина кинотеатра. Идет что-то затертое про воров и мушкетеров. Сильно нетрезвый Эжен позволяет (Оле-Нимфетке и мне) вести себя под руки. Неспешное шествие нашего кортежа. Островок сакрального, обтекаемый полуживым человеческим месивом. Мэтра ощутимо окружает аура снисходительной неблагожелательности. Но от нее никто еще не пострадал. Пока…

Сохраняя полное присутствие Духа Вина, заплываем в буфет: уютно засаленные стены, пивной галдеж, клубы табачного дыма. Эжен по-хозяйски придирчиво оценивает место стоянки.

— Бросаем якорь!

За высокими столиками можно подкрепиться только стоя. Злопыхательная табличка жирным шрифтом: «Приносить и распивать спиртные напитки категорически запрещается!» Прикупая воблу и пиво, нагло извлекаем спасительный портвейн: перед сеансом необходимо догнаться. Жирной базластой буфетчице («Вам тут не распивочная!») в одиночку с нами не сладить, ей на подмогу верхом на метле спешит замызганная уборщица…

Под насмешливо-одобрительным Жениным взглядом окружаю наш столик непроницаемым магическим кольцом, поливая пивом из бутылки прямо на пол, и отчетливо произношу древнерусские матерные заклинания. Подключается Катэр (Алек Медведев): ядовито-вежливым тоном он обещает распалившимся бабам сиюминутный хоральный секс и недвусмысленно достает из широких штанин. Это их немного отрезвляет, но тут за девушек вступается Нимфетка и объясняет, что приближение восемьдесят восьмого марта женский персонал кинотеатра дружно встречает коллективной предпраздничной менструацией…

Полупьяной публике (рабочий район, вечерний сеанс, суббота) наши безобразия по барабану, коль скоро они носят сугубо безличный характер: алчных пронырливых тварей, занятых в сфере обслуживания (равно как и работников метлы) подгулявший пролетариат за людей не считает.

В атмосфере заведения царит мерный, приятно дурманящий гул. На определенной стадии алкогольной эйфории в хаосе звуков можно различить устойчивые смысловые констелляции: vox populi vox Dei.

И вот мы в зале: воцаряется тьма, раскручивается нехитрый сюжет. В животе сладостный зуд: погружение в цветной галлюциноз сулит простую и надежную недвойственность. По крайней мере, на время сеанса. Ведь мы не спим уже вторые сутки. Но Эжен неожиданно бодр и неспокоен. Он то и дело больно впивается когтями в плечо, теребит за сиськи Нимфетку, хочет курить и общаться с народом.

— Уважаемый товарищ Обезьян, передайте мне сигарету!

Жуткого вида индивид в соседнем ряду с пугающей готовностью идет навстречу пожеланию, и Эжен смачно выпускает дым ему в лицо. Чей-то хриплый задиристый окрик: местных хулиганов задевает, что их исконные права узурпируют пришельцы. Однако словесная перепалка с задними рядами быстро стихает, когда со своего места безмолвно поднимается Владимир Иваныч. Медленно разворачиваясь, он снимает кепку и нехорошо улыбается. Луч гиперболоида, нацеленного на экран, аритмично высвечивает то стеклянный взгляд и неровный, обритый наголо череп, то длинную бороду и расстегнутый плащ, надетый на голое тело.

Атмосфера постепенно накаляется, неровное дыхание Эжена переплавляет дряблый хаос в агрессивно упорядоченный космос…

На экране важная персона в парике с буклями (Вольтер или Ломоносов?) старательно строит козни, гвардейцы кардинала тоже не дремлют. Герой окружен, к его мощной груди приставлена дюжина шпаг. Подскакивает какой-то гад в эполетах.

— Сдавайтесь именем Короля! Но ответ он получает из зала.

— Пошел ты на х-!!! Истошный, леденящий дух и тело вопль Эжена рвет в клочья лоскутное одеяло киношной сюрреальности. Враг дрогнул и беспорядочно отступает, на ходу бросая колья и лопаты, а Жан Вальжан, свирепо подмигнув Эжену, скрывается, перемахнув через плетень.