Где нет параллелей и нет полюсов памяти Евгения Головина

— Нет!!! Они должны быть желтыми и красными! Послушно закрываю глаза и сгребаю ногой верхний слой лежалой листвы: желтые и красные…

Речь Эжена становится прерывистой: первый посев, Nigredo, черная работа Любви. Его глаза закрыты, подбородок вдавлен в грудь. Долгие зияющие паузы: неужели уснул? Нет! Он пристально вглядывается в знаки, мне непонятные.

Еще или уже?

Гаснет волшебный экран, блекнут живые картины. Открываю глаза. Спрятав лицо в ладонях, Эжен повторяет, словно заклятие, обжигающим звонким шепотом:

— TERRA FOLIATA!

(1979, лето)

Ночь с Инженером Тяги

Муть вина, нагие кости,
Пепел стынущих сигар,
На губах — отрава злости,
В сердце — скуки перегар…

И. Анненский

Вадим Попов, переводчик с испанско-португальского, гуляка и бабник, в угаре пьянки (даже еще не успевшей развернуться как надо!) почему-то вспылил и всех выгнал. Неделикатно барабаним в дверь к соседу напротив, грузному мрачноватому алкоголику. Физиономия его уже примелькалась: Вадим с похмелья часто гнал его за пивом. Обычно опуская при коротком застаканном знакомстве невнятное затасканное имя, сей персонаж со скромной гордостью представлялся как Инженер Тяги. (Трудовую вахту он нес в вагоноремонтном депо.)

Открыл нам в форменной шинели. Как знать, может быть, их тогда выдавали всем инженерам, повязанным общей бедой, то бишь тягой к спиртному?

Он уже в сильном подпитии, пустил неохотно и скоро стал выпроваживать: дескать, с утра на работу.

Эжен то и дело его прошивает колючим и ненавидящим взглядом.

— Скотина! Тупая скотина!

Напоить Инженера Тяги до бесчувствия (чтоб без помех воспользоваться его сценическим пространством) оказалось делом невозможным: все равно что наполнить эмпирическим содержанием трансцендентальный субъект.

Обидевшись на едкое замечание Катэра по поводу дисфункции унитаза, затянутого пыльной паутиной, Инженер внезапно озверел и вытолкал нас из своей вонючей берлоги. (В течение суток мы дважды стали изгоями!) Но окна выходили на безлюдный ночью двор, а квартира-то на первом этаже…

С утра ему на работу. Значит, скоро угомонится. И вступит в действие непререкаемый закон: если в вертикальном положении хронически пьющая особь может накачиваться алкоголем сколь угодно долго, то в горизонтальном бесповоротно пьянеет и отключается. Вот мы и решили дождаться, когда у Инженера Тяги наступит фаза глубокого сна без сновидений…

Не прошло и получаса, как из темной конуры просочился хриплый проржавленный храп. Лезть в форточку Партия доверила мне. Эжен лично поддерживал за ноги, подбадривая циническими репликами. Остальные уже дожидались за дверью, которую я и открыл, беззвучно приземлившись на мягкие пьяные лапы во мраке негостеприимной квартиры. Восторг несанкционированного проникновения!

Недолгий отдых — как и ожидалось — пошел Инженеру на пользу: он перестал мешать. Изредка вываливаясь из беспросветной дремы, он обводил нас мутным взглядом и всякий раз изумлялся заново.

— Я же вас всех выгнал?! Откуда вы взялись?! Эжен радостно озлоблен: надежная пристань, по крайней мере, до утра. На нем неизменная клетчатая рубашка, дешевые синие джинсы советского разлива, в зубах сигарета «Пегас». Жуткая улыбка аксалотля, каменистый череп Сократа…

Встречаясь со мной взглядом, он жестоко улыбается. Горячие щупальца глаз проникают до самых костей, как бы тестируя, насколько глубоко я продвинулся в уничтожении своего маленького «Я». Склонясь над ухом, он коварно шепчет:

— Нужно просто стать изжаренной рыбой! Почитай письма Чехова!

Изо всех сил пытаюсь держаться на плаву: захлебываясь в волнах тошнотворного портвейна, иду ко дну, просыпаюсь, налегаю на весла, ладонями вычерпываю с днища, пробитого шприцем, хмельную кровавую влагу и снова пью…

Сон или не сон?

Тотальная мобилизация! Лед сломан, сознание плавится и течет, в проталинах уже снуют мальки и головастики. Густые наплывы Жениных экстазов будоражат мозг, мерцая чешуей неизъяснимых ощущений. А время густеет и натужно цедится через заиндевевшие ресницы…

Рачительно льется вино, дымят папиросы (с начинкой), феерическая ночь лихо попирает права дневного, кое-как заземленного быта. Эжена давно уже упрашивают спеть. Наконец, нервно затянувшись «пегасиной», он как бы нехотя берет гитару…

Раскаленная текстура диссонансных аккордов и опасных, прекрасных, мучительных слов выжигает на коже души калейдоскопы и живые панорамы, в них хочется нырнуть и не вернуться…

Удары сердца тише и глуше, голос Эжена едва различим. Издалека? Или из собственной изжаренной утробы…

Великолепная ночь умирает. Меркнет царственный мрак, слепнут чувства, уплотняется плоть, рвется единство. Неуломимо (не уломать!) проступают тощие ребра реальности, назойливо лезут в глаза неказистые предметы обстановки. Первые лучи весеннего безжалостного солнца злорадно сверкают на осколках и останках ночного кутежа. Археология кошмара…

Похмельный синдром крепко сковал ночные обиды Инженера Тяги, и до первого пива он совершенно безвреден.