Где нет параллелей и нет полюсов памяти Евгения Головина

Тут ни я, ни Женя не виноваты: я — потому что точно пересказываю то, что слышал от Мамлеева, Женя — потому что никогда этой чуши не говорил. Кроме того, Женя работал не только в бардизме, но и в поэзии как таковой и оставил много стихов вопреки уверениям Мамлеева, что он бросил их писать в самом начале своего «поприща».

…Женино песенное творчество очень специфично: оно нуждается в его физическом исполнении, в его присутствии. Это как бы эманация того, что один из участников окологоловинского круга называл «черный люстр». И действительно, когда слышишь Женины тексты, которые исполняют даже такие сильные мэтры, как Бутусов или Скляр, понимаешь, что 90 % эффекта было связано с личностью исполнявшего их автора.

А эффект был сокрушительный! От некоторых текстов, напетых под гитару неповторимым, очень тихим и очень зловещим Жениным полушепотом, по спине бежали мурашки.

Я думаю, что Женины тексты в его исполнении были самым главным инструментом десоциализации слушателей, разрушения внутри их психики связей и опор со сферой «суперэго», которая образовывалась в них усилиями семьи, детского сада, школы и всей советской машины промывки мозгов. При этом важно отметить, что десоциализация по-головински была тотальной. Головинское разрушительное послание не различало в своей агрессии между американской, советской или, к примеру, папуасской матрицей. Это было «философствование молотом» с помощью песенного текста и гитары…

Женя был очень хитер в своей роли нового Сократа. Нам сегодня трудно сказать, был ли упоминавшийся выше «черный люстр» у Сократа исторического. В конце концов, за что-то же его приговорили к смерти!

Но из того образа, который нам оставил его ученик Платон, становится понятно, что оружием того греческого учителя была именно логика. Сократ вел сложные беседы, выстраивая логические ловушки и поражая учеников очевидностью интеллектуального дискурса.

Женю этот подход совершенно не устраивал. Логика (или ее сгнивший труп) пропитала психику и умственные рефлексы десятков поколений наших предков. Это было нечто, что требовалось сломать в первую очередь. Сила Жени была в том, что он ломал логику и выводил человека в иррационал через крайне изощренный интеллектуализм.

Оружием дерационализации, деконструкции всех логических ожиданий в Женином дискурсе была избыточная и экзотическая эрудиция. В этом заключалась его лукавая хитрость: он исходил из того, что на советского юношу эрудиция действует безотказно. В стране, где любая интересная книжка находилась в спецхране, где даже популярную и вполне разрешенную литературу добывали с невероятными унижениями, выскребая последние деньги из карманов, где люди портили зрение, читая ночами десятую машинописную копию запретных авторов, обладать знаниями о Фулканелли и Парацельсе, цитировать на старонемецком Ангелиуса Силезиуса и Бёмэ, пройти в оригинале Генона и его школу — это было все! Человек, который владел ключами от эрудиции такого порядка, который просто-напросто носил весь книжный спецхран СССР в собственной голове, мог пинком свергать любых идолов, разбивать вдребезги самые дорогие иллюзии и самые устойчивые стереотипы. Против ссылки на Парацельса или Фичино ничто не могло устоять.

Речь, конечно, идет не о гражданах нашей страны вообще, а только о том особом круге, который формировался вокруг условного «Южинского». (Физически сам этот адрес, связанный с первой половиной жизни Юрия Мамлеева, перестал существовать в 1967-м, но виртуально он пережил деревянный домишко в Южинском переулке по крайней мере лет на 15.)

Итак, эрудиция… У Жени, конечно, были исключительные в тогдашних условиях возможности читать самую закрытую литературу благодаря его жене, Ирине Николаевне Колташевой. Она была не только видным ученым-славистом, но еще и парторгом издательства «Прогресс», т. е. номенклатурным работником среднего звена. Такой статус открывал книжные сейфы даже с архивами Аненербе, вывезенными из руин поверженного Райха. Женя, а впоследствии в какой-то мере и я пользовались партийно-номенклатурным могуществом Ирины Николаевны максимально.

Однако и тут все не так просто. Женя не был бы Женей — т. е. джокером, Локи и всем подобным из того же ряда, если бы он не играл с эрудицией (а стало быть и с теми, кто на эту эрудицию молился) как кошка с мышью. В конце концов, культ «недоступного знания» был еще одним идолом, который требовалось повергнуть. Но не открыто — Женя не собирался дискредитировать собственное самое эффективное оружие, — а в недосягаемом для окружающих пространстве. Там, где Женя издевался над этой своей эрудицией, с невозмутимым видом сочиняя на старонемецком или старофранцузском никогда не существовавшие инкунабулы, якобы написанные никогда не существовавшими средневековыми мейстерами.