Где нет параллелей и нет полюсов памяти Евгения Головина

Когда Женя работал над «Мифоманией», он говорил мне, что пишет исключительно по памяти, не заглядывая в источники, а также что он совершенно забыл все языки и больше уже ничего не читает, кроме «Парижских тайн». Каждый день он с величайшим трудом заставляет себя просыпаться и садиться к письменному столу. Поработает минут двадцать и делает перерыв. Но работает все равно ежедневно. И еще он очень тепло отзывался о Полине Болотовой, которая к нему часто приезжала и помогала ему, ходила с ним на прогулки, всячески его подбадривала. В числе немногих до конца верных друзей я не могу не упомянуть и Сергея Жигалкина, который всегда был готов прийти на помощь и принимал деятельное участие в издании Жениных работ, а также Александра Дугина, который сделал великолепный сайт Евгения Головина.

В 2008 году я написал свое посвящение моему другу и учителю — песню «Корабли не тонут», которую Женя оценил как одну из лучших моих песен. Незадолго до смерти Лена подарила мне сшитое ее руками очень красивое одеяло, сказав мне, что оно называется «Корабли не тонут, они выкидывают флаги». Эти слова и легли в основу песни, посвященной Головину. «Знаешь, Саня, — говорил мне Женя незадолго до смерти, — у меня такое состояние, как будто я лег в дрейф, как тот самый корабль Рембо. Да, я в дрейфе. И с этим ничего нельзя поделать. Я каждый день просыпаюсь и думаю, почему я еще живу, почему Бог все никак меня не забирает»…

О смерти Жени я узнал по телефону от его дочки Лены, когда был на гастролях в Омане. В траурном зале крематория за несколько секунд до того, как гроб с телом ушел вниз, я заметил на полу латунное кольцо от крышки гроба, которое сорвалось и упало недалеко от моих ног. Я его поднял и сохранил. Оно дает мне силу на каждом моем выступлении и помогает держаться того курса, который завещал еще в пору моей ранней юности мой друг и учитель Евгений Всеволодович Головин.

Слишком долго я грустил,
Верил, я уже приплыл
В эту гавань одиноких
И усталых пилигримов,
Но спустился Альбатрос,
И он сказал, теперь лети, мол,
Корабли не тонут,
Они выкидывают флаги!

Купавна, 15 июля 2014 г.

Гейдар Джемаль «Черный люстр»

Евгений Головин был, без всякого сомнения, центральной фигурой московского интеллектуального андеграунда на протяжении, возможно, тридцати лет (60-е, 70-е, 80-е). Больше того, можно с уверенностью утверждать, что если бы не было Головина, не было бы и самого феномена этого андеграунда, ибо все, что его составляло, расплылось бы в некую не очень внятную банальность. И это вопреки тому, что помимо Головина в этом андеграунде был ряд других сильных фигур: Юрий Мамлеев, недавно умерший Владимир Степанов, да и россыпь звездочек меньшей величины… однако все они сияли, создавали единое пульсирующее фантастическое пространство, потому что в цент ре всего стояло это особое присутствие. Можно ли говорить о том, что в лице Головина мы имеем дело с выходом за границы человеческого интеллектуализма в ту сферу, о которой традицио налисты начинают говорить осторожно и понизив голос? Большой вопрос! По крайней мере, сама грань между человеческим и тем, что следует после этого, была в случае Головина достигнута. Перейдена ли? Не знаю, до сих пор не могу однозначно и окончательно ответить. Думаю, что в какой-то мере — да!

Впервые о Головине я узнал от Юрия Витальевича Мамлеева. Мы с ним очень сблизились к 68-му году после нескольких месяцев знакомства — а познакомился я с ним всего лишь через несколько дней после того, как мне исполнилось 20 лет. Кажется, это было 11 ноября 1967 года — в тот вечер, когда я пришел в коммунальную квартиру на Большой Полянке слушать, как Мамлеев читает свои рассказы.

Юрий Витальевич был старше меня лет на 18, и поэтому отношения между нами всегда были на «вы», что не мешало глубокой непосредственной дружбе. В 68-м, когда я начал жить на улице Рылеева (в ныне уже снесенном доме), Мамлеев был у меня почти ежедневным гостем. Бóльшую часть времени в тот период мы проводили в спорах, разумеется, о самом главном. Я тогда считал себя гегельянцем и настаивал на правоте абсолютного панлогизма. Мамлеев же пытался доказать мне, что есть сферы реальности, которые находятся совершенно вне гегелевской абсолютной идеи, вне вообще какого бы то ни было инструмента осмысления или описания.