Где нет параллелей и нет полюсов памяти Евгения Головина

И вот этот мир, являющийся на самом деле «огромным, скользким на ощупь трупом» этих мертвых людей, все это трупное существование вызывало в Жене глубокое отвращение. И страх. Страх тоже присутствовал в нем, но это был великий метафизический страх, потому что он, как и все мы, попал в мир, по словам того же Провоторова, за очень большие грехи, только за большие грехи можно попасть в этот мир, в котором мы живем. Но Женя Головин, как и мой герой Федор Соннов из «Шатунов», просто не признавал этот мир, считал его за поддельную реальность или псевдореальность. Тут кроется один сложный момент: эта псевдореальность на самом деле не сон — даже при том, что она иллюзорна, в ней имеется мощный яд, и этот яд страшен. Если бы все было только иллюзорно, то нечего было бы бояться, но в том-то все и дело, что этот страшный, окружающий нас кошмар содержит в себе яд иной реальности, находящейся за покровом псевдореальности. Женю это отталкивало, он не хотел всего этого принимать и бежал от этого.

Недаром многие говорили, что им владела мирофобия: Головин был слишком человеком с иной планеты, чтобы приспособиться к жизни здесь. И тем не менее он находил в этом мире очень много прекрасного. Например, алкоголь. В его случае это не было никаким банальным путем к самоубийству, как у большинства «простых» людей, он употреблял алкоголь в алхимическом смысле, чтобы снискать озарение. Он часто мне говорил: «Я выпью немножко и распускаюсь, как цветок. Тогда я могу нормально общаться и говорить на темы, которые мне интересны». Тогда он пел, говорил об аде, о рае, о Данте, о Рембо, о великой поэзии… Это общение и было его главным произведением, ведь писать он стал только под конец жизни и написал мало. Но настоящим произведением искусства стала его собственная жизнь. Невозможно описать жизнь, которую вел Головин. С одной стороны, это выглядело как пьянки, бесконечные встречи, бесконечные разговоры, чтение стихов друг другу, одновременно уход от реальности и в то же время вход в нее. Вот такой парадокс, Женя блестяще владел такими метаморфозами. При этом чувство юмора у него было неистощимое.

Приключится скоро в мире
Преогромная беда.
Я решил в своем сортире
Запереться навсегда.

Это из одного раннего Жениного стихотворения. Мы как раз много тогда говорили о том, что от этого мира можно и нужно запереться навсегда. Впрочем, я всегда думал, как же мир будет наказан, если Головин навсегда где-нибудь запрется.

В каком-то смысле ситуация Южинского и Жени обобщена в моем романе «Московский гамбит». Этот роман написан в Америке, у него особая судьба, потому что он единственный из моих романов, который не переведен на иностранные языки. В нем подробно описан наш круг. Центральный герой — это Саша Трепетов, он воплощает собой синтез всего, что творилось на Южинском, он самый сильный концентрат нашего эзотерического круга. Трепетов во многом списан с Жени, его человеческое поведение повторяет поведение и манеры Головина, хотя другое дело, что в этот персонаж я вложил и много своих собственных духовных исканий, там уже Восток и совершенно полная запредельность, о которой мало кто имеет представление. Но тут еще вот что интересно. Когда западные издательства стали читать «Московский гамбит», они прямо так и заявили, что таких людей, какие описаны там, просто не бывает, не может быть. Якобы поэтому это мое полное художественное фиаско! И тогда я понял, что с точки зрения Запада таких людей, как Женя Головин, быть прос то не может, их не существует. Кстати, когда однажды Головин хотел уехать, один западный профессор ему сказал: «Не делайте этого, вы там закончите жизнь в канаве, таких людей, как вы, Запад не принимает, они им не нужны».

Сколько невероятных историй связано с Женей! Как-то он сидел в редакции «Литературной газеты», вокруг женщины-редакторши, вдруг входит какой-то чиновник, советский, надутый такой, и начинает всех отчитывать: то-то плохо, то-то нехорошо… Вдруг Женя встает, медленно подходит к этому чиновнику, берет его за пухлую руку и молча целует ее. Чиновник так оторопел, все в комнате оторопели, никто ничего сказать не может; чиновник позеленел и выскочил в коридор. Вот это было типичное головинское поведение.

На интересующие его темы Женя мог разговаривать бесконечно, а собеседником он был, как известно, блестящим, как и блестящим эрудитом. С Сергеем Рябовым, например, они целую неделю просидели, не выходя из квартиры, и перекидывались каждый своими запредельными идеями, это был своеобразный духовный марафон, говорили и про Генона, и про православие, буддизм, вампиров, и наконец у них кончилась выпивка, «spiritus» иссяк, и они оба обессилели, просто лежали и молчали. Вдруг… звонок, и совершенно неожиданно является знакомый Рябова откуда-то из другого города с ящиком водки. Рябов решил, что Женя это как-то там телепатически подстроил. Женя оживился, вскочил, они сели, и беседа потекла еще, кажется, на неделю.