Где нет параллелей и нет полюсов памяти Евгения Головина

Через некоторое время после нашего знакомства, когда я уже учился в институте, Женя предложил мне сделать совместную концертную программу, состоявшую преимущественно из его песен. Два голоса (его — главный), две гитары (моя — главная). Точь-в-точь как на совместной пластинке Алеши и Юла. Помню, Женя тогда со свойственной ему иронией сказал: «Я — мэтр поэзии, ты — мэтр гитары. Попробуем поработать вместе». Относительно первого я нисколько не сомневался, во втором не уверен и сейчас, но и тогда был все равно польщен. Предполагалось, что нашу программу мы будем исполнять в дружеских компаниях. Мы приступили к репетициям. Из отобранных Женей песен мне запомнились «Утопленник», «Маркиз де Сад», «Ведьма», «Собака Баскервилей», «Мама, научи…», а из моих мы отобрали «Колыбельную для Люсьен» и «Сигаретный блюз». Мы репетировали то у Жени на Вавилова, то у меня (в отсутствие родителей, конечно). Тут-то я начал по-настоящему постигать Женино отношение к музыке. Музыку он ставил превыше всего, превыше даже слова, хотя в песне, как он считал, важны все три составляющие: мелодия, текст и подача. Если все три компонента на высоте, тогда песня есть. Если хромает хоть один — пиши пропало. При этом текст песни и поэзия — вещи несравнимые. Настоящая поэзия всегда заведомо выше песенных текстов. У них разные задачи. Поэтому поэзия, за редчайшим исключением, на музыку не ложится (исключения: некоторые песни на стихи С. Есенина, ставшие «народными»). Музыка — это мелодия, гармония и ритм. В ней есть все. Она лежит в основе Мироздания. Постигая музыку, ты постигаешь законы Вселенной. Занятия музыкой обязательны для любого интересующегося герметическим искусством. Так Головин направлял мое образование. В совместной игре главное — чувствовать партнера. Как Юл и Алеша. В исполнительстве главное не техническое совершенство (к нему, конечно, следует стремиться), но попадание в характер произведения, работа на нюансах, понимание паузы. В жизни все построено так же, как и в музыке. В любой ситуации следует понимать, что есть тоника, а что квинта; где доминанта, а где субдоминанта; где мажорное трезвучие, а где минорное. «Любая ситуация — род музыкальной пьесы, и неофит должен учиться сначала не диссонировать своим инструментом, а потом постепенно стать дирижером. Определите в каждой ситуации дирижера, тему и тональность — таковые всегда найдутся, и вам легко будет играть», — прочитал я у Головина совсем недавно в «Секретном напоминании тому, кто хочет стать денди».

Женина манера игры на гитаре была особенной, свойственной только ему. Он играл вкрадчиво и нежно, хотя иногда взрывался яростным боем, делал неожиданные паузы, использовал нестандартную аппликатуру. Гитару он настраивал обычно на полтора-два тона ниже, предпочитал играть на нейлоновых струнах.

Мы репетировали довольно долго, пока Женя не почувствовал, что программа готова, но исполнили ее лишь один раз у кого-то из приятелей на даче. И дело заглохло. Почему? Не помню. Не это главное. Главное, что было положено основание настоящим глубоким отношениям длиною в жизнь. Что меня привлекало в Головине, наверное, уже понятно. А вот что он увидел во мне? Мы никогда не возвращались к теме начального периода наших отношений. Женя не любил вспоминать прошлое, не поддавался приступам ностальгии, по крайней мере при мне. Остается только гадать, чем «пытливый юноша» с задатками музыканта мог привлечь герметического авантюриста и поэта. Может быть, некоторые необъяснимые совпадения во вкусах и пристрастиях? Например, моя любовь к творчеству Н. С. Гумилева, неподдельное восхищение «Островом сокровищ» и «Моби Диком», страсть к алхимии. Это вполне возможно. Но возможно, что Женя и не думал ни о каких длительных отношениях. Ну интересуется молодой человек музыкой и герметикой, с кем не бывает? Подрастет, остепенится, войдет во взрослую жизнь, и вылетит вся эта юношеская дурь из головы. Это обычный ход вещей, так устроена жизнь. Ну а пока юноша горит, почему бы и не подкинуть дровишек в огонь?

Еще несколько штрихов к портрету Головина конца 70-х. Женя никогда не носил ни головного убора, ни шарфа, ни перчаток. В зависимости от времени года на нем могли быть джинсы (реже — брюки), рубашка с распахнутым воротом (обязательно с длинным рукавом), пиджак и, если холодно, пальто. Никаких украшений на руках и на шее, никаких наручных часов и, конечно, кошелька. Курил Женя чаще всего «Яву» и остался верен этой марке до конца. Кисти рук у него были правильной красивой формы, с длинными пальцами и большими закругленными ногтями. Когда Женя беседовал, его жесты были скупы и лаконичны. Во время беседы сидел на стуле нога на ногу, в одной руке сигарета, другая спокойно лежит на колене или в характерном жесте ребром ладони поглаживает висок, глаза смотрят на собеседника, голос спокойный и ровный.

Такие встречи без посторонних были не так уж часты в первый период наших отношений. Но все же они случались, и тогда мы могли говорить на любые темы, но чаще всего это были поэзия, алхимия и музыка.